В год, предшествующий лихим 90-ым, он вернулся в родной город, считая, что трудные времена надо встречать на родном берегу. То, что они настают, видно было невооружённым, так сказать, глазом. Союз республик свободных разваливался на глазах: каждая из них неожиданно вспомнила о своей самобытности, зачастую мнимой. Создавались национальные фронты, утверждались государственные языки, русских называли оккупантами.
Безудержная либерализация всего и вся для него, прожившего 40 лет в условиях дисциплины и порядка, стала мокрым холодным снегом, заносившим мозги. Из каждого «утюга» неслись слегка замаскированные проклятия советской власти, и ему, отдавшему 20 лет промышленности, было больно это слышать. И, как водится, чехарда в верхах больно ударяла по простому народу.
Год заслуживал определения «проклятый». Череда похорон родных и близких вызывала ярость, и потому он был весь издёрган от неё, от переезда, от смены работы, от привыкания к новым условиям, новым требованиям, новым людям. В душе светилась единственная радость, что двадцать лет назад при распределении после диплома он не соблазнился престижной работой в Литве, а выбрал крупный завод недалеко от родного областного центра. Как бы он теперь с семьёй выбирался из ставшей враждебной Прибалтики?
Возвращался он как-то хмурой осенью с могилы мамы, и встретилась ему бывшая соседка по частным домам в городском посёлке. Тётя Мотя – сухопарая, высокая старуха с продолговатым худым лицом и костистым носом. Разговорились.
-Слышь-ка, твой отец перед продажей дома многое из вещей роздал по соседям. Знаю, что три иконы покойной твоей матушки он отдал Марье. Ты сходи к ней, да выручи хотя б одну из них. Да, не тяни: у Марьи чахотка, наверно, кашляет, как в иерихонскую трубу гудит, и всё от курева от проклятого. Дымит, как паровоз, свои папироски. Вот и моего мужика табачище сгубило. Помер раньше срока, царствие ему Небесное. Приходи во второй половине дня. Марью я предупрежу…
Он понял, что встреча совсем не случайна, и через день поспешил к Марье.
Просторный дом с красивой башенкой над парадной дверью потерял прежний лоск. А судьба дома была не рядовой. Его построил в двадцатые годы чех, пленённый во время Первой Мировой войны и не пожелавший возвращаться на родину. Есть в мире люди, легко приспосабливающиеся к новым реалиям, не мучимые ностальгией. Хотя, кто знает, что заставило чеха полюбить Россию и её народ? Ярослав, так звали чеха, когда-то работал на знаменитой обувной фабрике «Батя», и перенёс своё мастерство на русскую землю. В годы НЭПа Ярослав создал в Нижнем Новгороде обувную частную артель, просуществовавшую до времён хрущовской «слякоти». Зря клевещут на Сталина, что при нём не было частного производства. На артельную прибыль чех и построил красивый, обширный дом. Здесь он женился на польке, участвовавшей в перевозке из Варшавы политехнического института в годы той же войны. Бог не дал детей этому интернациональному браку. Тогда они взяли на воспитание беспризорную девочку Машу. У повзрослевшей девочки семейная жизнь не сложилась. Нажитый на стороне сын Маши парнем, по словам Матрёны, был нерукодельным, а как иначе – безотцовщина. Предпочитал пивко тянуть, да на диванчике лежать перед телевизором, потому и ветшал дом.
Марья не удивилась приходу неожиданного гостя, верно тётя Мотя сдержала слово – предупредила.
-Садись, Костик, садись, - она смахнула с венского стула тканевые кусочки. – Да, подожди, я тут доделаю одну вещицу.
Он присел на стул, огляделся. Задумался.
В большой зале царил хаос, на полу, на столе, на стульях валялись в беспорядке обрезки цветной бумаги, ленты и ленточки, тряпочки, шпагат, проволочки. Пахло столярным клеем. Густой, вонючей бахромой висели облака табачного дыма. Марья кормилась продажей искусственных цветов у кладбищенской ограды.
Мальчишкой он бегал в этот дом, чтобы отдать поношенную обувь для ремонта. Старый чех был доброжелателен и вежлив даже с нами, несмышлёнышами. Казалось, что у него не было никаких халатов и пижам. Всегда он выходил на звуки звонка в тёмных брюках с отглаженными стрелками, светлой рубашке, а поверх неё жилетке. Приглашал в комнату (вот, в эту самую), осматривал обувь и называл цену. Мама восхищалась его работой и говорила, что его набойки вечны.
Была в этих посещениях и опасность: сердце сжималось от страха, что вместо чеха выйдет его жена полька. Её, вечно лохматую и сердитую, все в округе боялись, даже взрослые. Её попросту называли ведьмой. Вот так, с детства, у него составилось впечатление о разных народах. Может быть, детский стереотип и вреден, но он приучал к анализу, логическому мышлению.
Наконец, хозяйка закончила свои неотложные дела и сказала:
-Да, Матрёна приходила ко мне. Одна икона дарена мне отцом твоим. Она моя. Выбирай из двух, - и она зашлась тяжёлым кашлем, доставая иконы из вековой давности шкафа.
При виде одной из них у него прервалось дыхание. Память услужливо вытащила из своих закромов нужное зернышко. Это была икона, которую мама ставила пред ним, пятилетним, наставляя на путь веры. Он, стоя на коленях, повторял за ней слова молитвы: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго». После каждого слова следовала раздумчивая пауза… Поздний осенний вечер, рядом теплится лампадка. Слова мамы журчат тихим родничком, что бьётся из-под горы возле дома. Уютным теплом наполнена грудь…
-Беру, - сказал он, указав пальцем на неё.
Вытащил из портфеля коробку конфет.
-Марья Ярославна, это вам к чаю.
-Оставайся, я сгоношу кипятку.
-Нет, - решительно возразил он и польстил, - у вас ещё много работы.
-Да, уж, - Марья с неизбывной тоской поглядела на своё рукоделие. – Родной завод остановили, а другой работы нет…
Закрыв за собой калитка, он оглянулся. Сердце щемило от вида ветшавшего дома. Вспомнилась старая истина: «Где родился, там и пригодился».
После обретения иконы многое у него, кажется, само собой наладилось, утряслось, сложилось.
Старая икона на цельной доске в простом небогатом медном окладе с потемневшим от олифы ликом Спасителя стоит теперь у него на почётном месте. Как говорят в народе, в «красном углу» на специальной полочке в зале маленькой двухкомнатной квартирки. Она – святыня, связующая его с родом, с миром детства, с мамой, которой давно уже нет. Он не думает специально о религии, а всю жизнь работает и руками, как отец, как чех Ярослав, и головой, что-то рассказывая о своей жизни. Вера в Бога для него – не основной проводник по жизни, а боковая ветвь, не менее плодоносящая, чем основная.
Связь поколений, духовную близость с родителями, с православными людьми он ощущает каждый день, шепча молитву: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго». В этом он видит преемственность русской нации. Увы, с каждым поколением она слабеет.
«Чти отца твоего и матерь твою…».
24.10.2023г.