Сильный – слабый. Всюду вокруг нас многозначительные ассоциации, они ведут память по лабиринтам пережитого. Они, как нити Ариадны, выводят тебя из забвения, помогают вспомнить нечто важное в той житейской диалектике, что извечно помогает человеку.
В январе середины 70-х тоже намело много снега. Я тогда руководил корпусом по производству хлора диафрагменным методом. Промышленный электролиз поваренной соли с получением хлора, водорода и едкого натра. Маленькое чудо природы в моём понятии, когда из обычной соли (разумеется, растворённой в воде) получаются три таких нужных производству вещества. Тайна, заключённая в этих чудесных превращениях, и предопределила мой выбор, когда я размышлял: в какой ВУЗ мне поступать, кем же мне стать.
Да, январь оказался очень снежным, и мне приходилось часто направлять заявки в заводской гараж, чтобы тот выделил трактор для прочистки дороги вдоль корпуса. Ведь для замены отслуживших свой срок электролизёров приходилось возить новые из другого корпуса на мощных электрокарах болгарского производства. Но они же не «студебеккеры» и могут легко увязнуть в снегу. Рутинная производственная необходимость, или, как говорили в ту пору: поддержание технологического процесса.
В восьмом часу утра, после десятиминутной оперативки, в кабинете начальника смены появился тракторист. Молодой парень с равнодушными, пустыми глазами спросил:
– Кто начальник корпуса?
Этого парня я видел впервые, обычно приезжал пожилой, ответственный мужик, который отлично знал расположение корпусов и свои обязанности.
– А где Петрович? – вопросом ответил я.
– Я за него, – ответил молодой. – Где чистить?
Тракторист был немногословен. Что-то не понравилось мне в его лице и голосе.
– Ты новичок? – с неудовольствием спросил я. – Давно на заводе работаешь?
– Не боись, прорвёмся, – в тон мне ответил он, отворачивая лицо в сторону.
– Ну пошли.
И мы вышли к трактору «Беларусь», что пыхтел на дороге.
– Видишь дорогу, – я махнул рукой, – с другого торца корпуса въезд. Вот до него и нужно чистить. Смотри, аккуратно: видишь, электрокары бегают, а впереди эстакада?
По цеховому обычаю каждое утро после оперативки я осматривал корпус, заглядывая во все многочисленные отделения, проверяя, как работает оборудование. Замечания, которые записал начальник ночной смены – это одно. Нужно всё увидеть своими глазами. Все мы разные, у всех свой взгляд на один и то же предмет, свои выводы. Один в упор не видит неполадку, другой излишне паникует. Завод быстро выучил меня этой премудрости, которая вовсе не означала – никому не доверяй. Скорее, так: доверяй, но проверяй.
Зал электролиза огромен, мощные электролизёры, соединённые последовательно медными г-образными шинами в серии по 120 штук, стоят на бетонных фундаментах. Между ними деревянные настилы, покрытые диэлектрическими ковриками в целях изоляции и исключения поражения постоянным током. Молодые крепкие ребята, на цеховом лексиконе значащиеся как шунтировщики, титановыми ключами длиной чуть меньше метра раскручивают огромные гайки ошиновки.
– Привет, Лександрыч, – здороваются они, поднимая вверх огромные гаечные ключи.
– Привет, привет, – отвечаю я и в свою очередь спрашиваю: Â какое напряжение было на ванне перед заменой?
Мы для краткости называем электролизёры ваннами. Такое название пошло ещё со времён Фарадея.
– 4,8 вольта, – отвечает мне один из них.
– Хорошо поработала старушка, – смеюсь я.
Они улыбаются в ответ.
Шунтировщики – это мой летучий оперативный отряд. Две бригады по шесть человек. Иногда, как говорим мы, по производственной необходимости, я поручаю им менее квалифицированную, но срочную, аккордную работу: выгрузить насадку из колонн, зачистить ёмкость. В конце месяца я закрываю им наряды в присутствии бригадиров. Табачный дым коромыслом, в кабинете не продохнуть. Иногда приходят и рядовые рабочие, чтобы поддержать бригадиров. Зарплата шунтировщиков зависит от количества заменённых ванн. Трудная задача стоит передо мной: аккордную работу перевести в количество ванн. Норму выработки завышать чрезмерно нельзя, иначе нормировщицы срежут расценки, а это катастрофа. Это скандал. Это потеря авторитета перед рабочими. Мне с рабочими легко общаться, они чувствуют мою рабоче-крестьянскую жилку и прислушиваются к моим словам…
В проходах между ваннами тепло, как летом, несмотря на открытые ворота, в которые ввозят и вывозят детали электролизёров. Летом же здесь температура выше 50 градусов Цельсия. Горячий цех. Хлор, высокое напряжение и высочайшая сила тока, измеряемая не одним десятком тысяч ампер.
Я иду широким главным проходом, по которому «бегает» десятитонный электрокар, вывозя ванны в специальное отделение, где они разбираются на три основные части: анод, катод и крышку. Каждое из них – это сложное многотонное устройство.
С аппаратчицами, обслуживающими ванны, я уже виделся на оперативке и прохожу мимо них молча, без разговоров. Если у них есть вопросы, они подходят ко мне сами.
Здесь всё измеряется в тоннах, в десятках и сотнях тонн: ванны, краны, колонны, компрессоры, теплообменники, выпуск хлора, водорода и щёлочи.
Иду, а на сердце тревога. Давит, словно камень. Вначале она смутна, непонятна и неконкретна. С каждым шагом она очерчивается и словно выползает из плотного тумана. Как там этот непонятный парень на тракторе? Тревога уже на пределе. Выскакиваю из дверей отделения подогревателей на дорогу и замираю от неожиданности увиденного. Тракторист, почему-то подняв ковш, зацепил им хлорную трубу и, не чувствуя сопротивления, продолжает жать на «газ».
– Стой, – заорал я что было мочи и побежал к трактору.
Восточный ветер дул мне в лицо, и я тут же почувствовал кислый и резкий запах хлора. «Сильнодействующее ядовитое вещество, СДЯВ», – тотчас пришло мне на ум книжное определение и опалило сознание. Вообще-то сам по себе хлор не является ядом, как, например, синильная кислота. Его ядовитость обусловлена вторичными факторами. В лёгких любого живого существа много влаги, вдыхаемый хлор тут же вступает с ней в реакцию гидролиза с образованием сильнейшей хлорноватистой кислоты, которая быстро растворяет ткань лёгкого, приводя к отёку. Человек погибает от удушья.
Над головой из разорванного колена трубы расползалось, медленно и неотвратимо, как смерть, жёлто-зелёное облачко хлора. «Авария!!! Давление полторы атмосферы. Утро. Люди идут на работу. Надо спасать их, а прежде этого дурака, тракториста», – всё это пронеслось в голове, но не бросило меня в панику, которая парализует волю, ноги и руки.
– Что ты, дурак, наделал? Ставь стрелу в транспортное положение и вперёд, там нет хлора, – кричал я трактористу, а сам смотрел, не отрываясь, как расходится на глазах трещина в колене хлорного трубопровода. Махнул рукой, показывая направление трактору, а сам бросился к эстакаде, к запорной арматуре.
Противогаза со мной не было, но восточный ветер отдувал хлор за спину. Взлетел по лестнице на эстакаду. «Срочно закрыть вентиль № 2, срочно…». Я зыркнул по сторонам, но на площадке не было специальной рогатки, а без неё вентиль закрыть невозможно. «Рычаг, нужен рычаг», – мозг работал автоматически. Увидел под ногами лом, быстренько всунул его в маховик арматуры и приналёг со всей силы. «Ура, пошёл, пошёл! Теперь срочно найти начальника смены, чтобы он связался с диспетчером завода. Срочно закрыть вентиль № 3 в соседнем корпусе. По дороге бежать в подветренную сторону нельзя: сдохну от хлора. Надо корпусом».
В корпусе тоже было зелено от хлора.
«Нет, до диспетчерского телефона не добежать. Надо с обычного, резервного, что в главном проходе». Теряя силы и голос от хлора, я прохрипел в трубку: «Сомов. Неполадка. Повреждена хлорная труба на выходе из корпуса № 6. Нужно перекрыть все вентили на хлорной нитке № 2». Сухой лающий кашель рвал лёгочную ткань, мешал говорить, но меня, к счастью, поняли.
Кто-то отдал мне свой противогаз. Через полчаса хлор из трубы эвакуировали, и я сбегал за своим, иначе меня могли обвинить в несоблюдении правил безопасности. Когда я спустился в лабораторию, чтобы узнать результаты анализов продувки, лаборантки предложили мне выпить спирта. Самый обычный и распространённый в цехе способ для снижения действия хлора на лёгкие. Расширяет сосуды.
– Нет, милые дамы. Спасибо, – хрипя, ответил я им, – сейчас мне ответ держать перед начальством, а от меня запах. Тюрьма!
Ещё через полчаса меня вызвали к главному инженеру завода на разбор полётов. Лица у членов комиссии были угрюмы и пусты. Групповой несчастный случай: некоторые «химики», закашлявшись в хлорной, уже значительно поредевшей волне, тут же побежали в медсанчасть оформлять «отравление». Несколько таких регистраций – и ловкача могли признать профессиональным больным. А им бесплатные месячные путёвки в Крым раз в два года и куча разных привилегий. Таких «больных» рядом с большой химией крутилось немало. Вокруг большого дела, кроме больших людей, крутится и масса нахлебников.
Мне предложили подышать в трубку. Тракторист оказался с похмелья, но этот факт только усугубил мою вину: я не проверил его. И хотя этот пункт обвинения оспаривали технологи и мои непосредственные начальники, считая его не входящим в мои служебные обязанности, я был признан виновным. Приказом по заводу мне объявили выговор и заставили выплатить шестую часть затрат на восстановление трубопровода. Зря болтают, что при социализме деньги считать не умели. Умели! И спрос был высок, и дисциплина хромала лишь незначительно.
У юности нет определённого срока начала и конца. Это только в спорте существуют возрастные категории: мальчики, юноши, юниоры, «мужики». Старше 22 лет – ты уже «мужик» и, пожалуйста, отвечай за спортивные результаты по взрослым меркам. В жизни всё сложнее и одновременно проще. Выполняешь с 15 лет мужские обязанности, принимаешь самостоятельные решения, несёшь ответственность за свои слова и дела – ты взрослый. И возраст здесь ни при чём. Некоторые старики до смерти остаются «щенками».
В этот день, 20 января, я стал «мужиком», проявившим себя в чрезвычайных обстоятельствах. В опасных производствах, таких как химические, особенный смысл имеет поговорка: «За одного битого двух небитых дают». Любая авария, в которой ты смог проявить себя, даже будучи виновным в ней, становится крупинкой соли, опущенной в насыщенный раствор. После неё раствор генерирует кристаллы – твёрдые, с правильными гранями, будто побывавшие в руках огранщика. Высокое начальство, с которым ты вынужденно пообщался, мысленно ставит тебе оценку, берёт на заметку как перспективного или забывает о тебе навсегда. Через два года я пошёл на повышение.
Механизация, автоматизация, роботизация – все эти «зации», конечно же, прекрасные вещи, своеобразная техническая благодать, освобождающая человека от тяжёлого физического труда. Но только первое поколение, разработавшее эти усовершенствования, способно оценить их в полной мере. Паровозы, пароходы, авто, компьютеры, айфоны, айпады следующими поколениями воспринимаются как некая данность, недостаточно ценимая. Изобретать более сложные прибамбасы становится задачей узкого круга образованных людей. Большинство переходит в разряд неразвитых пользователей, потребителей, боящихся слома привычных приспособлений как огня, как катастрофы. Массы людей отходят от производства, в котором совершенствуется ум. Слепое пользование техникой выхолащивает суть человека. Он, как раб на хлопковой плантации, узконаправленно совершенствует свои «прогрессивные» оковы. Только теперь не надсмотрщик с плёткой стоит перед ним, а компьютер, робот или роботочеловек. Количество новейшей техники отнюдь не повышает уровень человеческих качеств, особенно духовных. Прогресс с каждым своим витком всё меньше и меньше предоставляет человеку возможностей отличиться лично, проявить себя созидателем. Ранее торжествующее в мироздании равновесие нарушается не в пользу души, истончающейся в процессе научно-технической революции. Общество разваливается на индивидуалистов. В коллективе, у общего очага легче сохранить душу. Вот он дуалистический путь прогресса: от родовой дубины – к персональному компьютеру, от племенной души – к равнодушию и разобщённости…
Спустя пять месяцев после аварии, день в день, 20 июня скоропостижно скончалась мама.