Десятиклассником в сборной школы по лёгкой атлетике мне выпал жребий бежать этап на призы газеты «Ленинская смена» по Похвалинскому съезду. И именно от виадука до «решётки» на Малой Покровке. Родные пенаты к тому времени стали не то чтобы чужими, а как бы отстранёнными. Из нашей ватаги здесь никто уже не жил, а ведь только близкие люди создают атмосферу сопричастности с тем или иным краем. На месте наших небольших частных домишек уж семь лет как возвышался серой громадой жилой дом. Угловое четырёхэтажное здание из бело-серого кирпича с продовольственным магазином на первом этаже.
Начало мая. Солнечно, тепло, безветренно. На душе тихая радость от молодой силы, переполнявшей меня. Казалось, что я, скорее, готов свернуть эту гору, нависающую надо мной, чем её обегать. Клейкие молодые листочки тополей источали пряно-приторный с миндальной горечью запах. Или с примесью аромата абрикосовых косточек, которые мы с братом любили колоть, вытащив из компота. Трудно описать этот неповторимый дух. Дух детства и юности.
Те тополиные прутики, что высадили в пору нашего детства у основания склонов съезда, превратились в стройные деревца, многократно перегнавшие меня в росте. И мне подумалось, что расхожее выражение, «когда деревья были большими», ставшее синонимом детства, неверно. Я знаю с «младых ногтей» немало мест в родном городе, где деревья в пору детства были маленькими. Как ни крути, а человек всегда ниже взрослого дерева. И не в соотношении роста (длины) людей и деревьев суть этого сравнения, а в развитии ума, накоплении опыта, что помогает перегнать «большие деревья».
Через десять лет после забега сильнейший смерч выдрал с корнем почти все тополя на Похвалинском съезде. Третьего июля 1974 года после четырёх часов пополудни я, возвращаясь с завода, вышел на привокзальную площадь в Дзержинске. Стояла страшная жара. Духота ватным одеялом облепила голову. Лёгкие жадно ловили малейшую струйку свежего воздуха. Вдруг стало темно, как осенней ночью. Чёрная, как донецкий уголь, туча заняла всю восточную половину неба. Издалека, от города Горького, поплыл зловещий гул, закладывающий уши. С той же стороны край чёрного неба стал загибаться к земле, и жгучие молнии принялись терзать черноту. Разряжались они беззвучно, грома слышно не было.
– В Горьком творится что-то страшное, – прозвучал мужской голос рядом со мной.
С опаской глядя на восток, я тоже забеспокоился: моя семья и все родные там. Через несколько минут град и ливень обрушились и на Дзержинск. Лишь на следующий день стало известно, что страшный смерч пронёсся над родным городом, снимая крыши с дворца спорта профсоюзов, с частных домов Гребешка, вырывая деревья с корнем. На куполах церквей Благовещенского собора он погнул толстенные кресты, опрокинул катер на Оке и многотонный кран в порту и ушёл, обессиленный, в заволжские дали и семёновские леса. Во время этого сумасшествия никто не погиб. Лишь через день на соседней улице мужик залез на яблоню, чтобы срезать поломанные ветви, и упал с неё. Упал на что-то острое и умер от удара. Мама тогда сказала: «Смерть причину найдёт». Трудная жизнь сделала её фаталисткой.
Возможно, нехорошо проявлять праздное любопытство, но я после смерча пришёл на Гребешок. С тяжёлым сердцем бродил средь разрушенных домов и думал, что вовремя нас перевезли на новое место, что судьба пока бережёт нашу семью…
Свой этап, знакомый до мельчайших трещин и неровностей в мостовой, наполненный сотнями воспоминаний о каждом из них, я пролетел на одном дыхании. И первым. Не до сентиментальностей!