Под окном навес из жести. Всю ночь льет дождь, и капли его громко стучат по крыше. Всю ночь они будили меня и мои беспокойные мысли.
А тут этот неожиданный сон. Я и еще кто-то стоим на заснеженной крыше трехэтажного дома. Вдруг некто наклоняется, я отступаю, и нога проскальзывает со снегом, не сцепившимся с жестью.
Я просыпаюсь с щемящим чувством полета с десятиметровой высоты. В сердце пугающая пустота от осознания хрупкого равновесия жизни и смерти.
Впервые чувство собственной смерти и последующего небытия пришлось испытать в восьмилетнем возрасте. Мы с братом гостили у тетки в глухой деревне. Очень долго собирали в тот день землянику и поздним вечером в кромешной тьме (электричества в деревне не было) долго не могли уснуть. Перед глазами мелькали красными фонариками миллиарды земляничин. Они исчезали, лишь стоило открыть глаза, но кромешная тьма и усталость брали свое. Фонарики мешали заснуть, они тревожили душу, а беспросветная тьма, как мрачный лес, в котором мы были днем, пугала. Мелькание несметного количества красных ягод в темноте было сродни мерцанию миллионов звезд на необъятном небе.
Страх неисчислимости рождал священный ужас перед бесконечностью космоса. Тут-то и пришла пугающая мысль, что я умру, а звезды будут все также светить, не обращая ни на кого внимания; будет такая же темнота, внушающая ужас. Но меня не будет ни завтра, ни послезавтра, ни миллионы лет спустя, ни-ко-г-да.
И такая острая жалость к себе, ко всем живущим людям на земле охватила меня, что я заплакал от бессилия и долго не мог отогнать навязчивую идею бессмысленности нашего бытия.
Потом, с возрастом, пришло удивление от несказанной мелочности людских склок, скандалов, «принципов» перед лицом бесконечного космоса и скоротечности жизни. Стоит ли терять время на пустые разборки, которые беспощадная Лета растворит без следа?
...Я встаю, поправляю съехавшее одеяло на шестилетнем сыне и думаю неспокойную отцовскую думу.
А дождь красной земляникой по-прежнему стучит по железной крыше.