Это происходило обычно в дни весенних школьных каникул в течение многих лет. Отец и два сына набивали погреб талым снегом. Такой снег можно трамбовать, он легко «сходит» с лопаты. В этом деле многое было продумано: погреб находился в сарае как раз напротив входной двери, метровой ширины дорожка отделяла сарай от заборчика, ограждающего огород от куриного братства, постоянно норовившего туда залететь или залезть любым удобным способом. Вдоль заборчика крыжовник. Он и забор создавали снегозадерживающую полосу, а напротив двери крыжовник не сажали. Все это продумал отец, когда наша семья строила дом на новом месте. Отец аккуратно отбивал четыре или пять досок от забора, и через образовавшуюся дыру мы, забирая снег из сада, бросали его в погреб. Я или Сашка заходил в сад и подбрасывал снег к дыре. Так надо было перелопатить 12 кубометров сырого, крупчатого снега.
Выбирался солнечный день, в который на небе не было ни единого облачка и даже малейшего намека на него. Время года, названное Пришвиным «весна света». Белесо-голубой и казавшийся от этого бездонным купол неба чист, как промокашка из новой тетради, и его рассекают лишь белые нити выбросов реактивных самолетов.
В этот день мы спали дольше обычного: запасались силой, не торопились, чтобы горячее весеннее солнце напоило влагой снег и растопило хотя бы чуть-чуть наст, сколоченный за ночь Дедом Морозом, медленно сдающим позиции. Но долго прохлаждаться нельзя: наст помогает нарезать из снега большие кубы, с их помощью набивка погреба идет несравненно быстрее.
Встретив утреннюю зарю, умытую розовым молочком, мы проводили подготовительные работы и в 11 часов приступали к основной. Чистейший, без единой пылинки, звонкий и прозрачный воздух, огромное, по-весеннему ласковое солнце, с усмешкой наблюдавшее над нашими «титаническими» усилиями, доброжелательная атмосфера и жажда физического труда, романтическое желание испытать свои силы, умение терпеть и не бросать на половине дороги начатое — условия наших первых уроков серьезного труда.
—Бери больше — кидай дальше! — кричит брат.
—Беру меньше — кидаю ближе! — шутливо отвечаю я. И мы смеемся, отлично понимая друг друга. Нам хорошо.
Я часто думаю, как прекрасна большая семья. Есть истины, которые не разъяснит никто и никогда: ни Макаренко, ни Сухомлинский, ни доктор Спок, ни родители, прочитавшие их, если ребенок у них один. Недаром говорят об отзывчивом человеке: «У него есть чувство братства». Его не воспитать в одиночестве, его надо пережить. У меня два брата и две сестры. Только старший брат может незамедлительно дать затрещину, если ты не прав, и на это нет обиды. Родители могут и не узнать о твоем проступке или он выявится с опозданием, когда ты уже успел себе, любимому, придумать оправдание. С братом это не проходит — «карающий меч» тут как тут.
Многим приходилось, вероятно, слышать такие причитания: «Вон у Ивановых дом пустой, хоть шаром покати, к тому же семеро по лавкам, перебиваются с воды на квас, а дети — прелесть. Трудолюбивые и уважительные. Мой же оболтус «двойки» одни приносит, грубит, не слушается, а ведь всё для него: видеомагнитофон, дубленка, еда отменная и прочая, прочая».
Нам с братом некогда думать о достоинствах братского воспитания, мы создаем его сами, забрасывая тяжелый снег в погреб: лопата за лопатой, лопата за лопатой, до полного достижения цели.