Гордость, как известно,— первый из семи грехов смертных. Я принимаю его только в отношении характера человека, и потому гордость за Родину трудно выразить другим словом.
В год, когда запустили первый искусственный спутник Земли, в Европе свирепствовала эпидемия гриппа. С высокой температурой я лежал в темной комнате на кровати, слушал радио, наблюдая на потолке за сполохами света, образующимися от проезжающих мимо дома машин. Удивительная дифракция превращала заурядный пучок света автомобильных фар в сказочные, каждый раз неповторимые, загадочные картины. Зародившись в углу, маленькое пятнышко, расширяясь, волнообразно охватывало в своем движении весь потолок, цвело, а затем, свернувшись трубочкой, уплывало в едва заметную щель. Уже не слышен шум мотора машины, а свет ее фар еще блуждал по углам комнат. Вот так доходит свет уже умершей звезды...
Вечерние новости принесли незабываемое сообщение о первом прорыве в космос железного шарика, сработанного руками советских людей. «Мама!» — заорал я тогда не своим голосом. И мы, счастливые, раз за разом слушали удивительные слова о первом космическом объекте. Старший брат схватил бинокль и бросился изучать ночное небо в надежде обнаружить новую рукотворную звездочку. Я же переживал, что прикован к постели, что не могу быть участником столь знаменательного события, что не могу увидеть след, рассекающий звездное небо. Это было для меня ужасно.
Ясные морозные дни до сих пор в памяти, как нежданный и потому еще более приятный подарок. Шагая через три дня в поликлинику и спотыкаясь ослабевшими ногами о замерзшие глиняные кочки, я представлял, что где-то надо мной, высоко-высоко летает нечто родное и близкое. Становилось легче и как-то спокойнее.
Это потом, через много лет, стало известно, что у тогдашнего президента США Эйзенхауэра от расстройства случился в эти дни небольшой инсульт. Небо, казавшееся до сих пор спокойным, перестало быть для него безоблачным...
Теплым апрельским днем наш класс готовился к уроку физкультуры на едва просохшем школьном стадионе. В раздевалку вбежал учитель и, не сдерживая чувств, закричал: «Ура! Человек в космосе!» Мы долго не могли успокоиться. Школа бурлила паровым котлом из задачи по физике, и не было никакой возможности вычислить его КПД. Юность в перспективной стране, величайшие события мирового значения, переживаемые нами, гордость за неоспоримые достижения — вот те ориентиры, по которым формировалась духовность поколения 40-х годов.
А сейчас коллективизм ругают. Распространен и моден капиталистический принцип «каждый за себя», над патриотизмом не издеваются только ленивые. Какой-то непонятный, изощренно издевательский шабаш проливается по экранам телевизоров, превознося чуждые нам моральные принципы.
Нет, я не плачу, не ною беспомощно, считывая на ладони немногочисленные пенсионные монеты, я лишь наблюдаю за нисходящей ветвью исторической синусоиды. В духовном развитии нет никакой спирали, есть только горки «вверх—вниз», «вверх— вниз», «вверх—вниз». Жизненная кривая.
Мы, спускаясь с очередной горочки, сильно разогнались, а внизу, наткнувшись на чужую, злую волю «мировой демократии», рассыпались на маленькие, но очень нужные кусочки. Собирай, кому не лень. И собирают, но не свои.
Однако колокол прозвенит когда-то по всем. Совершать же последний вздох все же легче с чистой душой.