Михаил Чижов

На проверку все, высокий начальник и подчиненные, едут на «Газели». Так удобнее по ходу движения машины да­вать разнос по замеченным вокруг недостаткам. Сплошь муж­ская компания позволяет употреблять ненормативную лексику, разумеется, лишь начальнику. Разносы поэтому получаются осо­бенно изощренными, с издевательскими, оскорбительными вы­водами. Особый кураж, почти садистское наслаждение началь­ники испытывают от разносов, проводимых в присутствии по­сторонних или других подчиненных. «Воспитываемый» и прочие присутствующие покорно и терпеливо молчат и не отвечают на слова, за которые на улице разбили бы в кровь лицо и не только.

Это молчание — обратная сторона себялюбия. Холопская, за­искивающая покорность перед вышестоящими — суть россий­ской действительности на протяжении многих веков. Именно она, как разновидность лести, развязала руки и языки власть пре­держащим в деле унижения подданных и стала поистине злым роком для России.

На «ругаемого» страшно смотреть: стресс невиданной силы, как ураган, как цунами, сминает, смывает самоуважение, раз­рушает психику. Другие отводят глаза, им стыдно находиться рядом; только самые вышколенные как ни в чем не бывало шеп­чут, видимо, сами бывали в положении «ниц». «Избиение мла­денцев» — так назвал эту процедуру чиновный острослов. И ни­какого конструктива, никакой мысли или дельного предложения — просто крик и ругань. Невозможно вспомнить ни одного случая, чтобы кто-то вспылил, хлопнул дверью, написал заяв­ление об уходе. Самый ретивый после разноса, утирая пот с лица, гордо говорит: «Смотрите, что я выдержал!» Его начинают успо­каивать, а он только качает головой, довольно улыбаясь, словно первым пришел после марафонского забега. Холуи перед встре­чей с крутым начальником заботливо и заискивающе интересу­ются у секретаря о настроении шефа.

Впервые окунувшихся в такую чиновную среду берет ото­ропь. Эти отношения кажутся средневековым изуверством, срав­нимым с инквизиторскими пытками. Самое же интересное за­ключается в том, что подобное хамство и бескультурье расце­нивается еще большим начальником как умение хорошо руководить. «Он может спросить!» — вот лестная российская оцен­ка. Спросить — да, но работать, скорее, — нет.

Авторитарный метод руководства — самый простой и неэф­фективный. Он основан на страхе, парализующем ценные идеи подчиненных. Не потому ли нет движения вперед? Люди под такой метод подбираются по принципам личной зависимости и преданности, а не деловым качествам. Создать команду, где люди работают на совесть, уважая мнение начальника, просьба и указание которого исполняются быстро и по убеждению, не­измеримо сложнее. Такая атмосфера в коллективе возможна лишь в случае, если руководитель — личность.

Нынешние прозрачные одежды хилой демократии красоч­но подчеркивают, а не закрывают родимые пятна основ рос­сийского «менеджмента», а точнее — варварства. Особый, пусть и нужный взгляд на проблему, не допускается всегда, когда он высказан подчиненным, к которому испытываются стихийная недоброжелательность и недоверие. Эта грустная суть — причи­на многих, если не всех, невзгод России.

К вечеру пустую комфортабельную машину отправляют за 250 километров, чтобы высокому чиновнику возвращение об­ратно было сладким и одиноким. Оторванному от повседневной жизни, высокому чину, обычному выходцу из самых низов, «из грязи — в князи», как точно подмечено в народе, всегда тягостно общение с трудовым людом. Его примитивные до назойливости вопросы о быте и жизни кажутся ему, голова которого занята «высокой» политикой, неуместными и наивными, раздражаю­щими драгоценные нервы.

А за окном бушует зеленое пламя распускающихся берез, ив, ольхи. Теплый пар просыхающей земли стремится в бездон­ное и синее небо, заглянуть в которое ему некогда. Да и напле­вать высокому небу на тех, кто не способен смотреть в него, анализировать вспоминать.

Беспощадное время, как надвигающаяся ночь, поглотит и его, и модную, безумно дорогую машину, и высокую должность без следа и теплой памяти.

Если бы сильные мира сего смогли осознать земную сущ­ность происходящего, они не были бы такими оторванными от жизни в глазах народа.