Всякий раз, слыша слово «трущоба», я вспоминаю два случая из детства и юности. Они так или иначе связаны с нижегородской стариной. Той, очевидцем которой я стал.
С третьего класса после переезда на новое место жительства нам с братом пришлось каждодневно пользоваться трамваем. В середине 50-х годов прошлого века другого транспорта практически не было. В нагорной части города четыре маршрута №1, №2, №5, №9. Старший брат, вычитав из Ильфа и Петрова шутливую песенку, часто напевал, садясь в трамвай: «Шёл трамвай девятый номер, на площадке кто-то помер…».
Никаких автоматически закрываемых дверей, мягких сидений - деревянные скамьи, обитые лакированной рейкой. На высоких поручнях висят стальные кольца, за которые надо держаться при движении. Когда народа было немного, и кольца были свободны, они сбивались в одну сторону и неистово гремели, стукаясь друг о друга. Мелодия та ещё! Да, и трамвай мотало так, что «мама не горюй».
Закрытие деревянных дверей зависело от сознательности пассажиров. Кто-то закрывал. Большинство пролетало, как мы шутили: словно на тройке с бубенцами. В прохладные дни осени, весны, не говоря уж о зиме – положение дверей превращалось в актуальнейшую проблему. Полузамёрзшие кондукторы постоянно были в движении, закрывая их. Ворчание их, усталых и задёрганных, на несознательность пассажиров, хотя те сами замерзали, воспринималось плохо. Видимо, инструкции обязывали кондукторов закрывать высокие и неудобные двери. Я помогал им закрывать, и они часто не брали с меня плату. С тех пор я не люблю людей, не закрывающих за собой дверей. Любых и в любом месте!
В таких трамваях я часто простужался. Особенно, как это ни странно, в солнечные дни осени и весны. Учился в основном во вторую смену, и, отправляясь в школу, шёл только в суконной форме. В пальто жарко и смешно выглядишь. Тогда никаких курточек не было. Только пальто: осеннее и зимнее. Всё! Вечером солнце садилось, и осенняя, сырая прохлада (мягко сказано) легко добиралась до моих тонких косточек, заставляя выстукивать зубами печальные мелодии. Â
На некоторых трамваях на крыше впереди, в круге, красовалась огромная буква «А». Их ласково называли «Аннушками». Говорили, что они списаны из Москвы и переданы нам в провинцию. Потом на месте буквы установили мощный прожектор, и по вечерам подходящий трамвай был виден издалека. Перезябнув в ожидании его, сердце замирало в надежде: в вагоне я не буду продуваем ветрами, как в чистом поле. Остановка же у детской больницы была скорее сельской, нежели городской. Зимой плотники между остановками «Щелковский хутор» и улицей Инженерной выставляли деревянные щиты для снегозадержания. Перед глазами, на бугорке торчал лишь торец здания клинической больницы, метрах в ста, справа, студенческое общежитие студентов-медиков. Приятно было смотреть, как они, весело переговариваясь, выбегали из общаги. Трамвай заполнялся весельем и задором.
И в помине не было улиц Сурикова, Крылова, Терешковой, Медицинской, всяких-разных Корейских. Куда доставал глаз, всюду картофельные поля, нарезанные в годы войны для поддержки горожан. В начале 60-ых трамвайную линию «пятёрки» перенесут с Арзамасского шоссе на полкилометра восточнее. Место, где я ждал трамвая, теперь не узнать. Застроенное гаражами оно являет собой вид далеко не презентабельный. Â
Хотя оплата проезда была почти мифической (тридцать копеек до реформы 1961 года), но за 26-27 школьных дней туда-обратно сумма набегала приличная. Только-только появились школьные месячные проездные билеты. Продавались они в трамвайно-троллейбусном управлении (ТТУ), находящемся в главном ярмарочном здании. Да-да. Именно там находился городской исполнительный комитет и подведомственные ему десятки учреждений, организаций и контор. Этот «муравейник» очень походил на Дом народов, описанный в «Двенадцати стульях» или на Вавилонскую башню с картины Питера Брейгеля Старшего! Башня  с тысячами нор и норок и таким же количеством дверей. Это сейчас там Гербовый зал высотой в пятнадцать метров, а тогда он был разделён на три или четыре этажа, да плюс – первый. Вот и получилась уникальная управленческая пирамида.
Трамвайно-троллейбусное управление находилось где-то на задах этой пирамиды. Путь к нему напоминал лабиринты Минотавра, но без нити Ариадны. Когда впервые старший брат привёл меня туда, чтобы показать дорогу, у меня, одиннадцатилетнего пацана закружилась голова. В узких коридорах, в которых с трудом расходились два человека, ухитрились ещё наставить железные шкафы, сейфы и ещё какой-то хлам. В углах укромных мест стояли вёдра с водой и рядом лохматые швабры. Пробираясь в ТТУ, мы, не изучив хорошо дорогу, упирались в глухие стены или фанерные двери, закрытые наглухо. Приходилось возвращаться и искать правильную дорогу. Я ещё тогда предложил на стенах нарисовать мелом стрелки. Была у нас такая игра: «найти шпиона». Поначалу мы ходили частным, так сказать, образом: в школе мы были единственными, кому требовались проездные. Толстая тётенька записывала наши имена в толстую амбарную книгу. Мы отдавали ей деньги и получали билеты. Процедура была вполне домашней. Она выписывала билеты одному из нас на двоих. Такая вольница вскоре усложнилась: деньги пришлось отдавать в кассу, где всегда была очередь. Потом и вовсе отменили продажу проездных частным образом в ТТУ. Сказали, чтобы мы обращались к школьному начальству, чтобы оно оформляло общую заявку и направляло в ТТУ. В школе же - не сном, не духом. Месяц-два мы уговаривали тэтэушников, что в школе никому, кроме нас, не нужны проездные. Кто ж будет стараться для двоих? Дальше – рутина.
Впервые мы испытали бюрократический пресс на себе и в полную силу. Через два года мы пошли в другие школы и получение проездных наладилось.
В 1966 году ТТУ перевели в здание школы №40, что была на нашем родном Гребешке. В свою очередь школу, ставшую физико-математической, перевезли на Варварку. Потихоньку-полегоньку ярмарочный дом освободили от Горисполкома и ему подведомственных контор, а к 750-летию Нижнего Новгорода в нём открыли магазин «Детский мир».
Тесные и захламлённые тупики горисполкома остались, однако, в памяти надолго. Эти административные «трущобы» вскоре напомнили о себе: я увидел настоящие трущобы.
В 1970 году я заканчивал политехнический институт. Дружок мой, однокурсник, с которым я делал дипломную работу в Верхнем Уфалее на Урале, задумал жениться на Первое мая. Жил он в очень интересном месте города, называемом «Кавказ». Этот жилой «массив» был зажат в глухом углу между лесопильным заводом «Новая сосна» и Окой. Вот это были настоящие трущобы! Или по-южноамерикански фавелы. Мы тогда с братом зачитывалась книгой Зигмунда и Ганзелки, чешских путешественников по Южной Америке, с обилием фотографий.
После войны некоторые фронтовики и чаще всего инвалиды не хотели возвращаться к трудной, выматывающей последние силы, сельской работе. Они мечтали стать горожанами. Но как? Процветал самострой. Конечно, власти и Сталин знали о нём, но давали некую отдушину для людей, измученных войной. Однако, у самостроя были свои правила, гласные или негласные, трудно сказать. Хижина должна быть построена и покрыта кровлей… за одну ночь! Было пустое место – хвать – дом стоит как в сказке. Выполнил это условие – смело иди утром в «органы» и регистрируй новое жилище. Участковый милиционер, выйдя на место, давал справку, что дом есть в натуре. Понятное дело, что готовились к этой «операции» заранее. Видимо, близость к пиломатериалам на «Новой сосне» и обусловило создание «Кавказа» на этом месте.
Вот тут-то и были лабиринты почище исполкомовских. Дружок два раза проводил меня к своему дому, но и на третий, и четвертый раз я подолгу блуждал, упираясь в тупики. В половодье здесь была «Венеция». Дома, точнее лачуги, плавали в воде. Видимо, с русской находчивостью и издёвкой и назвали этот посёлок «Кавказом».
Вот, в самый пик половодья и состоялась свадьба моего дружка, выбравшего в жёны нашу же сокурсницу. Музыка гремела всю ночь. Танцевали на мостках, ведущих к дому. Гуляла почти вся группа, двое из которой, изрядно выпив, свалились в студёную весеннюю воду. Было очень весело и… жутко.
В молодости все невзгоды, даже с «перчиком», кажутся шутейными! Â
Спустя десятилетия, уже в «новой» России, дружок мой со вздохом облегчения говорил:
-Какое великое счастье, что нам успели при советской власти дать бесплатно хорошие квартиры. Не успели – жили бы до сих пор в этих лачугах.
Апрель 2020г.