Всякий раз, слыша слово «трущоба», я вспоминаю два случая из детства и юности. Они так или иначе связаны с нижегородской стариной. Той, очевидцем которой я стал.
С третьего класса после переезда на новое место жительства нам с братом пришлось каждодневно пользоваться трамваем. В середине 50-х годов прошлого века другого транспорта практически не было. В нагорной части города четыре маршрута №1, №2, №5, №9. Старший брат, вычитав из Ильфа и Петрова шутливую песенку, часто напевал, садясь в трамвай: «Шёл трамвай девятый номер, на площадке кто-то помер…».
Никаких автоматически закрываемых дверей, мягких сидений - деревянные скамьи, обитые лакированной рейкой. На высоких поручнях висят стальные кольца, за которые надо держаться при движении. Когда трамвай пустовал, кольца сбивались в одну сторону и неистово гремели, стукаясь друг о друга. Бодрящая мелодия движения! Да, и трамвай мотало так, что «мама не горюй».
Закрытие деревянных дверей зависело от сознательности пассажиров. Кто-то закрывал, кто-то - нет. Большинство пролетало, как мы шутили: словно на тройке с бубенцами. В прохладные дни осени, весны, не говоря уж о зиме – положение дверей превращалось в актуальнейшую проблему. Полузамёрзшие кондукторы постоянно были в движении, закрывая их. Видимо, инструкции обязывали кондукторов закрывать высокие и неудобные двери, но… Ворчание их, усталых и задёрганных, на несознательность пассажиров, мороз для которых – не наука, воспринималось плохо. Я часто помогал закрывать двери, и кондукторы за это не брали с меня плату. Мелочь, но с детства не уважаю людей, не закрывающих за собой двери. Любых и в любом месте!
В трамваях я часто простужался. Особенно, как это ни странно, в солнечные, тёплые дни осени и весны. Учился в основном во вторую смену, и, отправляясь в школу, шёл только в шерстяной форме, напоминающей военную. Гимнастёрка с белым подворотничком, ремень с латунной бляхой, брюки, фуражка с кокардой в виде буквы «Ш». Школьник, то бишь. Традиция с гимнастических времён. В пальто жарко, да и не по погоде. Тогда никаких курточек не было. Только пальто: осеннее и зимнее. Всё! Вечером солнце глубоко опускалось за горизонт, и осенняя, сырая прохлада (мягко сказано) легко добиралась до моих тонких косточек, заставляя выстукивать зубами печальные мелодии. Пытаясь хоть немного согреться, забивался в уголок, сжимался в комок, но от деревянной, прохладной скамьи не согреешься. Да, и желудок был пуст. Этот визжащий, немилосердно скрипящий на поворотах, хлопающий дверями трамвай в такие минуты был мне близким другом. Он старался побыстрее доставить меня домой. «Давай, давай!» - торопил я его, мечтая поскорее оказаться у теплого бока мамы, наливающей мне горячих щей из русской печи. Выскочив, наконец, на своей остановке, я бежал, обгоняя полынный запах, в пустынном поле под яркой луной и посвистом ветра. Наутро температура и боль в горле. Ангина…
На некоторых трамваях на крыше впереди, в железном кольце, красовалась огромная буква «А». Их ласково называли «Аннушками». Говорили, что они списаны из Москвы и переданы нам в провинцию. Потом на месте буквы установили мощный прожектор, и вечерами подходящий трамвай был виден издалека.
Зимой, перезябнув в ожидании его, сердце замирало в надежде: в вагоне я не буду так продуваем ветрами, как в чистом поле. Остановка же у детской больницы была скорее сельской, нежели городской. Зимой между остановками «Щелковский хутор» и улицей Инженерной плотники выставляли от заноса путей деревянные щиты для снегозадержания. Перед глазами, на бугорке торчал лишь торец здания детской клинической больницы, да метрах в ста, справа, студенческое общежитие медиков. Приятно было смотреть, как будущие врачи, весело переговариваясь и смеясь, выбегали из общаги. Трамвай заполнялся весельем и задором.
Радость вёз трамвай и в праздничные дни 7-ого ноября и Первого Мая. Все трамваи, шедшие в центр города, были забиты по самую макушку. Они напоминали нам бразильские трамваи «бонди», фото которых мы рассматривали в недавно купленной книге чешских путешественников Иржи Ганзелки и Мирослава Зикмунда «От Аргентины до Мексики». У «бонди» вдоль всего вагона с обеих сторон снаружи шла подножка, а на ней обдуваемые ветерком стояли пассажиры. У советских трамваев подножка была короткой: только при входе, но и на ней умудрялись стоять пять-семь человек. И потому нам с братом, любящим ездить с ветерком, оставалась «колбаса» - толстая стальная труба-сцепка сзади вагона. Если в будние дни нас с «колбасы» гоняли, то в праздники при большом скоплении народа, такая езда допускалась: даже солидные мужики висели гроздьями и здесь, и там. Прицепиться к переполненному трамваю – это испытание на ловкость и находчивость.
И в помине не было улиц Сурикова, Крылова, Терешковой, Медицинской, всяких-разных Корейских. Куда доставал глаз, всюду картофельные поля, нарезанные в годы войны для поддержки горожан. В начале 60-ых трамвайную линию «пятёрки» перенесут с Арзамасского шоссе на полкилометра восточнее. Место, где я ждал трамвая, теперь не узнать. Застроенное гаражами оно являет собой вид далеко не презентабельный.
Хотя оплата проезда была почти мифической (тридцать копеек до реформы 1961 года), но за 26-27 школьных дней туда-обратно сумма набегала приличная. Только-только появились школьные месячные проездные билеты. Продавались они в трамвайно-троллейбусном управлении (ТТУ), находящемся в главном ярмарочном здании. Да-да. Именно там находился городской исполнительный комитет и подведомственные ему десятки учреждений, организаций и контор. Этот «муравейник» очень походил на Дом народов, описанный в «Двенадцати стульях» или на Вавилонскую башню с картины Питера Брейгеля Старшего! Башня  с тысячами нор и норок и таким же количеством дверей. Это сейчас там Гербовый зал высотой в пятнадцать метров, а тогда он был разделён на три или четыре этажа, да плюс – первый. Вот и получилась уникальная управленческая пирамида.
Трамвайно-троллейбусное управление пряталось где-то на задах этой пирамиды. Путь к нему напоминал лабиринты Минотавра, не снабжённое нитью Ариадны. Когда впервые старший брат привёл меня туда, чтобы показать дорогу, у меня, тринадцатилетнего пацана, закружилась голова. В узких коридорах, в которых с трудом расходились два человека, торчали железные шкафы, сейфы, стулья. В укромных углах стояли вёдра с водой и рядом с ними лохматые швабры. Пробираясь в ТТУ, мы, не изучив хорошо дорогу, часто упирались в глухие стены или фанерные двери, закрытые наглухо.
- Минька, ты видел фавелы? Смотри, вот они! –говорил брат.
Это словечко мы почерпнули из упомянутой книги знаменитых чешских путешественников, проехавших этот путь на красивой легковушке «Татра». Из толстой прекрасно изданной книги с сотней фотографий мы узнали много нового и щеголяли испанскими словечками амиго, фавела, «бинго», гуано, гаучо, ранчо, фазенда, мачете...
Уткнувшись в тупик, приходилось возвращаться и искать правильную дорогу. Я ещё тогда предложил на стенах нарисовать мелом стрелки. Была у нас такая игра: «найти шпиона». Поначалу мы ходили частным, так сказать, образом: в школе, кроме нас, не было тех, кому требовались проездные.
Полная тётенька записывала наши имена в толстую амбарную книгу. Мы отдавали ей деньги и получали билеты. Процедура была вполне домашней. Соглашалась она выписать билеты одному из нас на двоих. Такая вольница вскоре закончилась: деньги пришлось отдавать в кассу, где всегда была очередь. Потом и вовсе ТТУ отменило продажу проездных на руки. Нам посоветовали обратиться к школьному начальству, чтобы оно оформляло общую заявку в ТТУ. В школе же - ни сном, ни духом. Месяц-два мы уговаривали тэтэушников, что в школе никому, кроме нас, не нужны проездные. Кто ж будет стараться для двоих? Дальше – рутина.
Впервые мы в полной мере ощутили на себе бюрократический пресс. Хорошо, когда негативный процесс не просто проходит и забывается, а совершенствуется. Наладилось дело и с проездными.
В 1966 году ТТУ перевели в здание школы №40, что была на нашем родном Гребешке. В свою очередь школу, ставшую физико-математической, отправили на Варварку. Потихоньку-полегоньку ярмарочный дом освободили от Горисполкома и ему подведомственных контор, и к 750-летию Нижнего Новгорода в нём открыли магазин «Детский мир».
Тесные и захламлённые тупики горисполкома остались, однако, в памяти навсегда. Эти административные «трущобы» вскоре напомнили о себе. Пришлось увидеть и побывать в настоящих.
В 1970 году я заканчивал политехнический институт. Дружок мой, однокурсник, с которым я делал дипломную работу в Верхнем Уфалее на Урале, задумал на Первое мая жениться. Жил он в очень интересном месте города, называемом «Кавказ». Этот жилой «массив» был зажат в глухом углу между лесопильным заводом «Новая сосна» и Окой. Здесь были настоящие южноамериканские фавелы с фотографий Ганзелки и Зикмунда.
После войны некоторые фронтовики и чаще всего инвалиды не хотели возвращаться к трудной, выматывающей последние силы, сельской работе. Они мечтали стать горожанами. Но как? Процветал самострой. Конечно, власти и Сталин знали о нём, но давали некую отдушину для людей, измученных войной. Однако, у самостроя были свои правила, гласные или негласные, трудно сказать. Хижина должна быть покрыта кровлей… за одну ночь! Было пустое место, торчали какие-то столбы – хвать – дом стоит как в сказке. Выполнил это условие – смело иди утром в «органы» и регистрируй новое жилище. Участковый милиционер, выйдя на место, давал справку, что дом есть в натуре. Понятное дело, что готовились к этой «операции» заранее. Видимо, близость к пиломатериалам на «Новой сосне» и обусловило создание «Кавказа» на этом месте.
Вот тут-то были лабиринты похлеще исполкомовских. Дружок дважды показывал мне дорогу к своему дому, но и на третий, и на четвертый раз я подолгу блуждал, упираясь в тупики. В половодье здесь была «Венеция». Дома, точнее лачуги, плавали в воде. Видимо, с русской находчивостью и издёвкой и назвали этот посёлок «Кавказом».
В самый пик половодья и состоялась свадьба моего друга, выбравшего в жёны свою же сокурсницу. Громкая музыка будила ночную Оку. Сонные волны лениво бились об опоры мостков, на которых мы танцевали, рискуя свалиться в реку. Стосвечовая лампа под железной тарелкой экономно освещала нас и аспидно- чёрную воду, жирно блестевшую под электрическим светом. На западном небосклоне таинственно и ярко блестела «вечерняя звезда» - Венера. Наши взоры часто обращались к ней, как к путеводной: скоро всем предстояло разъехаться, разлететься по заводам великой страны Советов. Каждого ждала своя судьба.
Шумно гуляла почти вся наша группа. Двое парней, изрядно выпив, свалились в студёную весеннюю воду. Было очень весело и… жутко. В молодости все невзгоды, даже с «перчиком», кажутся шутейными!
Спустя десятилетия, уже в «новой» России, дружок мой со вздохом облегчения говорил:
-Какое великое счастье, что нам успели при советской власти дать бесплатно хорошие квартиры. Не успели – жить бы до сих пор в этих лачугах.
Апрель 2020г.