Интересными представляется обобщающие названия сообществ зверей и людей. Есть свора собак, стая волков (птиц), отара овец, стадо коров (оленей, лосей, антилоп), табун лошадей, рыбный косяк. Люди, собравшиеся в большом количестве, удостаиваются словом «толпа», имеющим несколько уничижительный смысл. Есть также племя, род, есть публика, более возвышенное определение которой звучит как «общество». И, как говорится, хоть горшком назови, только в печь не суй.
А как назвать собравшихся воедино кошачьих? Есть оказывается скучное английское «прайд», ничего не говорящее русскому уху. Львиный прайд, например. Это может быть, и семья, и стая, и свора, и стадо. «Прайд» - слишком общо и непоэтично. То ли дело, «свора», часто применимое к большому количеству бродячих, одичавших собак. Корень - «вор». И этому есть объяснение: собаки сбиваются вместе для того, чтобы воровать. Свора! Конкретный и ясный образ! Или слово «стая». Волки и птицы как бы таятся, излишне не обозначая своё сообщество и присутствие. Также можно услышать фразу о том, что подростки сбились в стаю. Ясно, речь идёт о молодых людях с преступными намерениями.
На нашем садовом участке случайно образовался кошачий прайд. Говоря по-русски, семья. Это, действительно, семья, так как у них одна мать – кошка Серка, приблудившаяся некогда к нам и нашедшая стол и кров. Тёмно-серая по окрасу она принадлежала, по определению ветеринара, к русской голубой породе кошек. Родила она как-то четверых абсолютно чёрных котят. Трое из них разбрелись по округе, а на участке осталась одна её дочь Чернуха (Серку мы взяли в квартиру).
Чернуха каждый год приносила по одному выводку, но потомство как-то само собой рассасывалось. Уходили куда глаза глядят. Наверное, не стоило уделять бы столь много внимания этой семье, если бы не одна генетическая особенность, проявившаяся в потомстве. Генетикам она известна. Прошлый год Чернуха спуталась с рыжим, точнее, палевым котом, и окрас у четырёх котят был чудовищного цвета. Чёрный цвет смешался с палевым в самых неожиданных пропорциях и оттенках. Я им дал прозвище «обляпанные». Одна из «обляпанных» в годовалом возрасте принесла двух котят: юный самец был палевым, как дед, а самочка – абсолютная чёрная в бабушку. Природа после небольшого витка сотворила абсолютный клон, не заморачиваясь на генную инженерию.
Хотя могло случиться с точностью до наоборот. Великий драматург и не менее великий насмешник Бернард Шоу слыл женоненавистником. Не единожды его обхаживали дамы, самолюбиво веря, что уж ей-то Бернард отдаст своё сердце, но… увы. Однажды, некая баронесса и красавица сделала ему предложение.
-Бернард, я предлагаю соединить наши судьбы. У нас будут дети: красивые, как я, и умные, как Вы.
-А, вдруг случится наоборот? – съязвил великий остроумец.
Видимо, он разбирался не только в драматургии, но и в генетике…
Чернуха, никогда не даваясь в руки, воспитывала котят в таком же ключе. Место откорма потомства она тщательно скрывала. Когда им исполнялось два месяца Чернуха приводила их нам на показ. Те были в мать дики. Наш кошачий прайд отличался редкостным своеобразием. Вожаком был не мудрый взрослый альфа-самец, как у львов, а Чернуха. Она распределяла продовольствие среди котят, создавала заначку на «чёрный» день. Прежде, чем самой поесть, она кормила немалое своё потомство...
Первые дни июня были совсем не летними. Совсем! Моросил нудный осенний дождь, низкие тучи упорно цеплялись за телевизионную вышку высотой всего-то около двух сотен метров. Ночью чуть ли не заморозки. Я возился в подполе дачной халупы, монтируя стеллажи. Вылез на вольный воздух, чтобы выдать кошкам новую порцию еды, и остолбенел. Юная мамаша из «обляпанных» притащила своего рыженького сына под навес, где кошки кормились. Он, маленький комочек, еле-еле пищал, беспомощно ползая по холодному и мокрому бетону от воды, подтекающей в кошачью столовую. Мамаша грызла куриную голову, не обращая на малыша ни малейшего внимания. Один глаз его с тоской и недоумением осматривал неласковый мир. Второй ещё не открылся. Значит, ему было дней десять-двенадцать. Такой шанс, пока он не одичал, нельзя было упускать.
Кажется, Конрад Лоренц (нобелевский лауреат по зоологии) впервые обосновал следующее. Если открывшиеся глаза дикого зверя увидят первым человека, а не мать, то он будет считать его родителем. «Ну, что ж, - подумалось тогда, - быть мне с женой ему отцом и мамой. Котик будет нечто вроде сказочного мальчика-с-пальчика, который нежданно-негаданно появился у старого дедушки с бабушкой».
Поначалу было очень трудно. Грудной ребёнок – ни дать, ни взять. Писает и какает прямо в пелёнки, зато сам ходит: качаясь, оступаясь на левую заднюю ногу, но ходит. Кормили импортной молочной смесью из специальной соски. Толкли детский корм, растворяя в горячей воде. Вместо соски стали использовать шприц на десять миллилитров. Дело пошло веселее. Рыжик, крепко держа зубами пластмассовый конец шприца, сам высасывал содержимое. Мы покатывались со смеху, видя, как пустой шприц, словно сигара, торчит у него из рта. Порой так крепко зажмёт «сигару» зубами, что не выдерешь. Значит, нужна добавка.
В полумесячном возрасте он напоминал мне американского бурундука. Наблюдал я такого, когда жил в Реслинге (США). Небольшой рыжий комочек с коричнево-чёрной полосой по хребту. Этот юркий грызун пунктуально осматривал гаражи, встроенные в таунхаузы. Гаражи эти, как некогда деревенские дома в СССР, на день не закрывались. Я с внуком выходил около девяти утра погулять по опустевшему коммюнити. Бурундук тоже, словно по расписанию, шнырял в поисках съестного. Мы переходили на противоположную сторону улицы, чтобы не пугать его. Он пристально вглядывался в нас чёрными бусинками глаз, пытаясь определить хорошие ли мы люди. Убедившись по только ему известным приметам, что нам можно доверять, он нырял в гараж, обегал его по периметру и через пару минут появлялся у противоположной стороны ворот. Мы удостаивались ещё одного оценивающего взгляда, а бурундук перебегал в другой гараж. Можно сказать, что между нами сложились дружеские отношения. По утрам перед прогулкой я оставлял на пути его осмотра кусочек копчёной колбасы. Думается, что бурундук всё отлично понимал.
Как ребёнка укладывал я Рыжика спать, напевая «Казачью колыбельную песню» Михаила Лермонтова. «Богатырь ты будешь с виду и казак душой…». Засыпая, он мурлыкал, а потом тщедушное тельце котёнка сотрясалось от непроизвольных движений начальной стадии сна. Судорожно, по очереди, дёргались все ножки, голова и даже слегка полосатый хвостик. Что ему снилось в таком младенческом возрасте? Какие страшные видения проносились в маленьком, ещё ничего не видевшем и не знающем мозгу? Какая страшная собака загоняла его на дерево? Секрет! Я разговаривал с ним, как с маленьким человечком, помня, что речь, воздействуя на слуховой отдел мозга, попутно развивает аналитические способности. И они не заставили себя ждать.
Развивался котёнок стремительно. Когда ему стукнуло двадцать дней, я поставил поддон с наполнителем и клал в него Рыжика, догадываясь по его поведению: пора. Он быстро понял, что от него требуется. В месяц от роду он уже самостоятельно справлял свои надобности в поддоне, закапывая сделанное неистово и тщательно. Вновь и вновь я вспоминал Конрада Лоренца, утверждавшего, что инстинкты вызываются не рефлексами, а внутренними побуждениями. В самом деле, какой рефлекс может им двигать, когда, испытывая потребность в ласке, Рыжик, цепляясь когтями за штанину, словно электрик, взбирается ко мне на колени. В два месяца он уже знает слово «нельзя». Нельзя влезать на обеденный стол, нельзя, играя, бросаться на лицо хозяину, но вот – нельзя кусать руки и пальцы при игре – он не понимает. Эмоции игры перехлёстывают через край.
Когда Рыжик, устав бросаться на всё, что движется, успокаивался, он забирался ко мне на колени и засыпал. Сначала мурлыкал, согреваясь, потом глубоко вздыхал и закрывал круглые глаза, окаймлённые бледно-жёлтыми кругами. Глазные щёлочки удлинялись к торчащим ушам, отчего мордочка становилась лисьей. Я гладил его ослабевшее тело с плотным подшёрстком, ощупывал его слабый позвоночник, тонкие ножки и косточки с ниточками сухожилий, и волна небывалой нежности охватывала меня. Миллиарды жизней на земле и за каждую из них становилось отчего-то больно и страшно, будто разом они прервутся и исчезнут во мраке бесчисленных веков. Что собственно и случится со всеми нами…
И тут всплывает естественная мысль: насколько же человек отличен от кошки в своём развитии. Судя по той быстроте, с какой Рыжик привык к горшку, он выше дитя homo sapiens. Дети, до трёх лет справляющие нужду в штаны, безнадёжно испорчены цивилизацией. Внутреннее звериное побуждение к чистоплотности у детей начисто отсутствует? И тут вспоминается удивление одного из исследователей Африки, нашедшего племя «бумбо-юмбо», где дети уже с шести месяцев приучены ходить «на горшок». Значит, люди на ранней стадии своего развития знали секреты чистоты, утерянные в процессе прогресса?
Зоологи, желая сравнить возраст кошки и человека, умножают число прожитых кошкой лет на шесть. Если коту шесть лет, то его возраст тождественен 36-летнему мужчине. Здесь не всё так однозначно и просто, если принять во внимание способность к оплодотворению. Кот уже в годовалом возрасте производит себе подобных, а человек… сами знаете.
Забудем морализаторство. В заключении расскажу анекдот. Котёнок спрашивает маму-кошку.
-Мама, от кого мы, кошки, произошли?
-О, сынок, мы ведём свой род от царей зверей – львов.
-Мама, а человек от кого произошёл?
-От обезьяны.
-Стыд-то какой!
2020г.