Глубокой ночью я неожиданно проснулся, словно кто-то долго и неотрывно смотрел мне в лицо, и резко, не раздумывая, встал. Вышел на кухню, попил воды и подошел к окну. Под желтым светом мощной галогенной лампы сверкали миллиардами алмазных льдинок высокие сугробы, схваченные после мартовского полуденного солнца ночным морозом. Белая поземка невесомыми нитями неслышно тянулась по черным лентам-проталинам асфальтовой дороги. Я выключил свет, и в окно тотчас же полезла паутина теней тонких ветвей березы, замерзающей около дома. Ни единой машины, ни души.
Конец марта с крепкими морозами был удивительно непохож на все предыдущие, мной прожитые. Лишь однажды, в классе шестом-седьмом я, возвращаясь вечером после второй смены из школы, обморозил щеку (идти надо было полтора километра). Тогда полный диск луны только-только выкатился из-под горизонта и был неправдоподобно огромен и ярко желт между тёмными пятнами «морей». Ночная красавица ещё не горела в обычную силу, отражая земной свет, а только, тлеясь, впитывала его, словно наполняясь энергией на долгую ночь. Поднявшись, луна побледнела, уменьшилась и стала похожа на себя, осветив в полную силу всю округу с маленькой фигуркой, затерявшейся средь высоких сугробов. И день этот, последний учебный перед весенними каникулами, со стужей на дворе за минус 20 и желтой луной, помнится мне до сих пор.
Через пятьдесят лет мартовские морозы повторились. Многое в жизни повторяется: рождения детей, трудовые будни, переживания, поступки, но сама она остаётся единственной, как и смерть. По-другому и быть не может: при одном рождении – одна и кончина. Эти две даты самые важные, а та суть (жизнь), что втиснулась между ними, кажется до обидного короткой и несущественной. Посветила ноченьку, как та луна, и ушла за горизонт.
Холодная, затяжная весна вдруг опять посетила землю, и что-то похожее на каникулы вновь ожидает меня. Но теперь не катание на лыжах, не игра в хоккей на ледовом пятачке, залитом еще не окрепшими мальчишескими руками водой из алюминиевой бочки, привозимой на санках, а нечто другое. Имя ему, так называемый, заслуженный отдых. Пенсия.
Память услужливо вытолкнула из своих неизученных до конца недр не пафосные, но весьма и весьма достойные слова римского императора Марка Аврелия: «Попробуй, может быть, тебе удастся прожить, как человеку, довольному своей судьбой, приобретшему внутренний мир любовью и добрыми делами».
Видит Бог, я старался. Как получилось, не мне судить, но внутренний мир, мне думается, я приобрёл.