Михаил Чижов

Плотный туман создавал ощущение езды в тоннеле. Отчетливо видимый придорожный парапет усиливал впечатле­ние ограниченности пространства. Сосны, растущие вдоль до­роги, вылетали из белесого мрака, словно из катапульты, и казались мохнатыми чудищами с зелеными руками, обвешан­ными призрачной бахромой. Пролетела маленькая деревенька с магазином на окраине, из трубы которого валил, низко сте­лясь, черный дым, быстро смешивающийся с туманной мглой. Но можно было заметить вымершие старые домишки, уста­ло скособочившиеся в грустном ожидании полного своего раз­вала.

Туман — уютная защищенность от жесткой реальности?

— Боже мой,— в сердцах произнес Степнин, усаживаясь на заднее кресло редакционной «Волги» после перекура во время вынужденной стоянки у переезда,— это что же получается: зависть и у монахов основная черта характера?

Он раскрыл книгу о Санаксарском монастыре, из которого они возвращались, и сказал, обращаясь к сидящим в маши­не:

— Вот отрывок из жития преподобного Федора Санаксарского: «Но жившие в обители ученые монахи из зависти, а затем и ненависти, начали жаловаться Высокопреосвященнейшему, что простой-де монах привлекает к себе народ, беспокоит обитель и производит соблазн». И было это в XVIII веке, а сейчас и представить страшно, что творится. Жизнь духовенства — полное отражение мирской жизни.

— И наоборот,— добавил Николай Петрович, один из его коллег.

— Ладно, если бы это был один эпизод, но ведь вся жизнь
Федора Санаксарского пронизана стычками с завистниками и хулителями,— не обратив внимания на ремарку, продолжил Степнин.

— Да что тут рассуждать о давно доказанном. В правительстве ли, в семинарии, в монастыре, среди нас всегда есть завистники,— жестко сказал другой,— а они всегда стремятся изгнать чистых душой из своего окружения. Потому, что чистые как немой укор, а жить с укором некомфортно.

— Будет вам, спорщики,— примирительным голосом сказал Николай Петрович.— Давайте еще раз вспомним это удивительное место.

Все замолчали и уставились в белесую, плохо проницаемую даль за окном...

В Мордовии, на правом берегу реки Мокши, находится ти­хий провинциальный городок Темников. В не столь уж давнюю пору теснились тут непроходимые, темные-темные леса, давшие название поселению. Напротив города, на заливных лугах Мокши, у озера, стоит Санаксарский Рождество-Богородичный мужской монастырь, основанный в 1659 году служилым дворя­нином Лукой Евсюковым. Не был он испытанным иноком, как Александр Свирский, или Сергий Радонежский, или Кирилл Белозерский, основатели знаменитых монастырей, а захотелось ему, штатскому так сказать, пожить жизнью тихою, уединен­ною.

Начал он на своих землях с помощью игумена Феодосия, приглашенного из опустевшего Старо-Кадомского монастыря, строить свой. И более о том Луке Евсюкове нам ничего не из­вестно.

Возможно, монастырь остался бы незамеченным и неизвест­ным, если не прикипели бы к нему душой Ушаковы, дядя и племянник, знаменитые люди России, признанные церковью святыми за благочестивую жизнь во славу ее, простых людей и отечества. Первый из них — сержант гвардейского Преображен­ского полка в Санкт-Петербурге Иван Ушаков, ставший впо­следствии преподобным Федором Санаксарским; второй — ад­мирал флота Российского Федор Федорович Ушаков, основа­тель Черноморского флота, гроза турецких и наполеоновских вояк. Он покорил мир новыми тактическими новинками в мор­ских сражениях, взятием островных крепостей, обороняемых французами.

То, что не удавалось английскому адмиралу Нельсону, со­вершил Ушаков. Слава русского флотоводца не давала покоя спесивому англичанину, всячески пытавшемуся досаждать Уша­кову.

Нельсон писал своим друзьям: «Под его вежливой наружно­стью скрывается медведь... Я ненавижу русских». Ушаков это чувствовал: «Что сему причиною? Зависть, быть может, про­тив меня действует за Корфу...» Многое сделали завистники и недруги, чтобы принизить его славные дела, отправить в преж­девременную отставку, прошение о которой он подал 19 декаб­ря 1806 года.

Ушаков не хотел жить в Петербурге рядом с людьми, дале­кими по духу, и принял решение, полное глубокого смысла. Он переехал в глухую, тихую деревню Алексеевку в Темниковском уезде, вблизи Санаксарского монастыря, где в годы его рат­ных подвигов молился о нем его дядя — преподобный Федор. В годы Отечественной войны 1812 года Ушаков строит на свои день­ги госпиталь для раненых солдат и нижних чинов. Одноэтажное кирпичное здание красно-бордового цвета с белыми карнизами над прямоугольными окнами. Шестьдесят получивших ранения русских солдат, столь ценимых Ушаковым, могло оно вместить одновременно. Кормление, обслуживание, лечение — все за его адмиральские деньги.

Теперь в этом доме краеведческий музей, а перед ним бюст флотоводца на высоком цилиндрическом постаменте. Появле­ние этого бюста было необычным. Директор музея рассказывал так...

Шофер посигналил кому-то в тумане. Степнин встрепенул­ся, поглядел в мутную мглу, вздохнул и, сменив позу, опять углубился в воспоминания.

— Когда 3 марта 1944 года Сталин учредил орден и медаль Ушакова, естественно, встал вопрос о его портрете, ибо под­линного изображения, рукописного или гравюрного, к тому вре­мени официально не сохранилось,— говорил тихим, торжествен­ным голосом директор музея.— Была создана специальная комиссия для точного установления места захоронения и обна­ружения останков адмирала. Научным руководителем стал тог­да уже известный антрополог, археолог и скульптор Михаил Герасимов. Единственным исходным документом стала случай­но сохранившаяся фотография 1912 года, на которой были вид­ны часовня и памятник Ушакову, находившиеся у северной сто­роны основного храма в Санаксарском монастыре. «Благодар­ные» потомки разрушили часовню, а надгробную плиту с высеченными на ней сведениями об адмирале обнаружили совсем в другом месте монастыря. Стали осторожно копать и на глубине полутора метров наткнулись на обвалившийся кирпич­ный свод склепа...

В нем нашли скелет, адмиральский погон — в те времена носили один погон — золотое шитье от воротника и манжет. На одной из костей Герасимов обнаружил след от ранения. Вот он демонстрирует его.

Директор музея повернулся к фотографии на стене: моло­дой, тридцатисемилетний, симпатичный мужчина с красивой копной волос держал в руках твердую кость, которая за 130 лет абсолютно не изменилась.

Степнину вспомнились глаза неандертальского мальчика из школьного учебника 50-х годов, под портретом которого значи­лось: «Восстановлен антропологом М. М. Герасимовым по кос­тям, найденным...» Ему нравилось тогда читать повесть «При­ключения доисторического мальчика».

— Герасимов, выполняя поручение правительства, взял в Москву череп и, пользуясь своим методом, создал скульптурный портрет Федора Федоровича Ушакова. В 1947 году антрополог приехал в Темников, чтобы захоронить череп. В этот свой последний приезд он подарил городу гипсовый бюст адмирала, который выставили на всеобщее обозрение. И представляете, — голос директора дрогнул,— научный метод Герасимова тут же получил блестящее подтверждение. Через трое суток к нему приковыляла древняя старуха с квадратным плоским свертком, завернутым в холстину.

— Сынок,— прошамкала она беззубым ртом,— ты, что ли, здесь за главного?

— Да,— заинтересованно ответил профессор М. М. Герасимов.

— Мужик мой, муж то есть по-вашему, в семнадцатом по­шел громить усадьбу, что в Алексеевке, да и спер оттудова, пока не сожгли, портрет генерала. Ты только взгляни, милок, как похож он на твою статую,— сказала она, развернув хол­стину.

Герасимов вздрогнул: на него смотрел Федор Федорович Ушаков.

— Но ты не думай: за так не отдам,— вдруг жестко ощерилась старуха и заломила несусветную цену.

Видимо, недаром зарился ее муж на чужое добро. Она не глупа была — эта старуха понимала ценность картины для Ге­расимова. Он выкупил.

— Вот она,— торжественно произнес директор, показывая на портрет пожилого адмирала.

Те же три орла на единственном погоне, те же черты лица. Степнин порадовался за антрополога: ведь у него тоже хватало завистников и хулителей его метода.

Россия — страна великих воинов. Трое из них православной церковью названы святыми: Александр Невский, Дмитрий Дон­ской и Федор Ушаков.