Михаил Чижов

Теплоход подошел к пристани Плёс в 9 часов вечера. Но странное дело: у причала нас ждал экскурсовод — пожи­лая, полная женщина с толстым альбомом под мышкой. Она не­торопливо, с каким-то отрешенным видом собрала небольшие деньги за экскурсию и также не спеша повела нас по набереж­ной. Лотошницы, твердо знавшие расписание теплоходов, еще торговали немудреным своим товаром. Бойкая девчонка, лет де­сяти, рыжая и чуть косоглазая, предлагала свои вышивки и простроченные не без изящества на швейной машинке из цвет­ных лоскутков кухонные «прихватки».

— Сама делала,— гордо сказала она. — Купите, недорого, всего 5 рублей.

— Ну, если сама, то куплю,— ответил я, расплачиваясь, — надо же поощрять детское творчество.

Она, радостно взбрыкнув ногами и ободренная первым ус­пехом, побежала к другим пассажирам, оказавшимся, к сожа­лению, менее чуткими к ее поделкам.

Солнце медленно скатывалось за противоположный берег Волги, образуя низкими лучами начищенную до блеска медную полоску света на ее спокойных водах.

Как хороши эти маленькие русские городки с населением в 5—10 тысяч, имеющие богатую историю,— предмет гордости ста­рожилов. Особенно прекрасны вот такие, раскинувшиеся по крутому берегу реки, где почти с каждого крылечка видны за­речные луга, пароходы, столпившиеся у причалов, рыбачьи лод­ки, снующие по тихой воде.

Базарная площадь была совершенно пуста. Торговые ряды — примета старых русских городов. Купеческие двухэтажные особ­няки, покрытые серой пылью, казались нежилыми, брошенны­ми. Экскурсовод тепло говорила об истории городка, о его лю­дях. Здесь к нам присоединилась еще одна группка. Кто-то из нее попросил у нашего гида разрешения присоединиться к нам и добавил:

— Мне посоветовала подруга, посетившая Плес прошлым летом, идти на экскурсию именно с вами.

— Спасибо,— скромно и с достоинством ответила та и пове­ла нас по булыжной мостовой в гору. Шла она медленно, тяже­ло ступая ногами, перевитыми набухшими венами, и лишь из­редка отвечая на вопросы, ей было трудно говорить на ходу. Разглядывая разноцветные, тщательно уложенные булыжни­ки, я вспомнил сказанное как-то отцом: «Особо тяжелой счита­лась работа по укладке булыжных мостовых, но она хорошо оплачивалась, особенно при царе». Подумалось также, сколько же раз надо подняться на эту крутую гору экскурсоводу, чтобы заработать на кусок хлеба.

Соборная площадь густо заросла сорной травой, почти не топтанной. Бюст основателя города с чуточку отбитым носом на высоком постаменте, остаток церковной ограды и чудом сохра­нившаяся колокольня, заброшенная танцплощадка на месте раз­рушенной церкви — все говорило о крайнем запустении. Я про­шептал невольно: «Боже мой, какой кошмар!» Когда-то здесь кипела жизнь и был базар: сновали приказчики, подъезжали подводы с товаром, степенно проходили купцы, владельцы пяти тогдашних городских фабрик, от которых ныне остались лишь названия, упоминаемые нашим усталым экскурсоводом.

Мы прошли чуть дальше, и открывшийся вид заставил за­быть о путях российских реформ. Часто такие пейзажи, чтобы долго не расписывать их, коротко называют «левитановскими». Именно здесь возникают извечные мысли о невозвратности быстро бегущих секунд, здесь ты думаешь о вечном покое, срав­ниваешь бесконечную красоту и величие мира с никчемностью жизненного бытия, наполненного мелкой суетой и борьбой за выживание. Приезжайте сюда за переоценкой содеянного, если для этого найдется достаточно воли! Это что-то от Фауста с его «Остановись, мгновенье, ты прекрасно» и в то же время от житей­ского желания закрепить в сознании полюбившийся пейзаж.

Экскурсовод со вкусом и знанием дела рассказывала о Ле­витане, его жизни, о прекрасных мгновениях радости и счас­тья творчества, вдохновленного здешней природой, о деревян­ной церквушке «вон на том холме», ставшей центром в картине «Над вечным покоем». Она показывала репродукции, цитирова­ла Чехова, Третьякова, других современников Левитана. Мы переходили с места на место, она обращала наше внимание на особенности колорита волжских просторов. Мастер говорил о Мастере.

На обратном, более легком пути я разговорился с ней, бывшей учительницей русского языка и литературы, пенсионер­кой, вынужденной таким образом кормить себя и взрослого сына.

— Он не выдержал соблазнов большого города, и я взяла его сюда, — дипломатично сказала она и добавила: — А здесь ему практически негде работать.— Она, попрощавшись, отвер­нулась от меня и, тяжело передвигая опухшие ноги, пошла по неровной мостовой.

В сгущающихся сумерках я подошел к обветшавшей, но по-прежнему прекрасной Воскресенской церкви и положил руку на полуразрушенный парапет лестницы. Древний камень излучал ледяной холод. Некому было согреть эти немые камни теплом своих рассказов.