Михаил Чижов

После пляжа мы обычно отправлялись в поход по городу. За Окским мостом начиналась спортивная речная база «Динамо» с бассейном для соревнований по плаванию и прыжкам в воду с трамплина, а также лодочной станцией. Там же располагались эллинги для ремонта и хранения яхт, возле которых мы любили останавливаться, наблюдая за яхтсменами, скоблящими, кра­сящими, циклюющими своих красавиц.

И был среди нашей пятерки один, у которого, на мой взгляд, был замечательный голос, чистый и звонкий, звучащий особен­но волнующе над окскими холмами. Ему бы заниматься у опыт­ного педагога-музыканта, но после войны его родителям не­когда было обращать внимание на такие глупости. Он радовал своим пением только нас, близких ему сорванцов. Звали мы его Жаворонком. Семья его была какая-то несчастливая: два его брата в младенчестве погибли, родители дышали над ним, мы тоже оберегали его как могли. Но...

Мой родительский дом перевезли в другой район города, и наша дружная мальчишеская вольница потихонечку распалась из-за дальности расстояний между нами.

Мне уже было 16 лет, когда однажды летом я вернулся домой после первого путешествия. Подзабытые виды родного города всплывали словно пробковые пояса безопасности из глу­бокой воды. Я отмечал малейшие изменения и спрашивал о них маму. Мы ехали с вокзала на автобусе, и я радовался новизне чувств и теплу, исходившему от маминого плеча, которого я касался.

Подходя к дому, мама сказала:

—Жаворонок ваш погиб.

—Как? — с трудом выдохнул я.

—Отец устроил его учеником электрика, чтобы подрабо­тать в каникулы. Его сбило неожиданно заработавшим лифтом. Подробностей не знает никто. Страшная смерть.

На сороковины я не пошел, я боялся встретиться с глазами его родителей. Я с мамой сходил лишь на могилу, усыпанную цветами.

—Одна девочка очень плакала на его похоронах,— сник­шим голосом сказала мама.

Кто слушает теперь его песни?