Михаил Чижов

Отчалив от Валаама, теплоход берет курс к истоку Невы на­встречу западному ветру. Нос теплохода режет крупную зыбь поистине морского пространства, и разбегающиеся от него вол­ны, встречаясь с волнением на Ладоге, высокими холмами под­нимаются на уровень иллюминатора нижней палубы. Ветер сры­вает с гребней волн брызги, светящиеся радугой в лучах пред­закатного солнца. Все глубже и глубже зарывается нос теплохода в воду, все громче звук ударов волн о борт. С гребней увеличи­вающихся валов срываются уже не брызги, а целые струи, часть из них, рассеченных ветром, с треском влетает в полуот­крытое стекло иллюминатора.

Степнин часами готов наблюдать за бушующей стихией, от­мечая суровые и простые ее цвета: черная вода, белая пена брызг, серое небо, чуть розоватое вдали. Вот белыми гребешками обзаводятся уже собственные волны озера, крупнейшего в Европе. Иногда валы волн проходят рядом с окном иллюминато­ра, и можно потрогать рукой их черные упругие спины. Пока­таться бы на них, да температура воды всего 12 градусов по Цельсию. Степнин высовывается в иллюминатор, и пригоршни брызг залепляют лицо и глаза. Он смеется от радостного ощу­щения доверчивой близости с неукротимой природой, от пред­ставления себя старым морским волком, ведущим корабль сквозь бушующее море.

А перед глазами, в памяти, стоит сосна, растущая на голой скале, без единого, кажется, намека на почву. Как символ ми­зерных потребностей тела для полнокровной жизни. Тогда же появилась мысль, приходившая, наверное, и будущим мона­хам, приплывающим на Валаамский архипелаг: «Не много надо сосне, не много надо и человеку, чтобы жить, думать, сози­дать, не обременяя мозг и тело лишней суетой в погоне за мате­риальными благами, не приносящими ожидаемого счастья и из-за которых совершаются основные мерзости...» Жаль, но все же придется задраить иллюминатор.

Степнин ложится на верхнюю полку и, глядя на бесконеч­ную череду прекрасных волн, перебирает в памяти все увиден­ное и услышанное за день.

Три основных заповеди сопровождают монашескую жизнь: нестяжание, целомудрие, смирение.

Послушание — это своего рода привыкание к новому обра­зу жизни, когда можно прийти, отработать день и уйти.

Пострижение: волосы на темени выстригаются крестообраз­но. Бывший послушник получает новое имя, длинное одеяние — рясу и головной убор — камилавку. Носящий рясу — рясофор — еще не монах.

Малая схима. Принимающий малый ангельский образ дает монашеские, строгие обеты и надевает поверх рясы мантию — безрукавную одежду, символ того, что все части тела мертвы для мира. На голове клобук — «шлем спасения».

Великий схимник носит куколь — головную накидку, спус­кающуюся на плечи, грудь и спину.

Ничего кроме личной, очень ограниченной в количестве одежды монаху не полагается. Никакой еды в келье, только в трапезной, только со всеми вместе, обычно без завтрака. Отбой в семь вечера. В полночь «полунощница» — богослужение в цер­кви, после нее проповедь. Возвращение в кельи и еще сорок поклонов. В пять утра молитва, а потом рабочий день — монахи кормятся результатами своего труда, монастыри — образец на­турального хозяйства. Обед в 12 часов, и вновь работа.

На Валааме большая молочная ферма, конюшня, а недав­но, при новом игумене, завели кур. Руками монахов строились храмы, скиты, дороги, создавались производства кирпича, кож, свечей. Вблизи парадной лестницы, ведущей к главному храму обители — Спасо-Преображенскому собору, разбит яблоневый сад. Плодоносящие яблони, исключительная редкость для этих северных широт, растут на привозной с материка земле. Мест­ные островитяне говорят, что монахи и арбузы выращивали. Что ж, вдумчивость и дисциплина — всему порука.

Целомудрие, безбрачие. На Валааме древняя аскетическая традиция старчества: новоначальными иноками руководят стар­цы, которые открывают им помыслы и душевные чаяния, что­бы преодолеть своеволие и гордость.

Самым тяжелым был третий постулат — смирение, послу­шание. Это тот случай, когда сегодня у тебя задача выкопать яму, а завтра закопать, не произведя с ямой никаких действий. И никаких обсуждений. Советы об улучшении труда, его усло­вий рассматриваются как нарушение устава. Телесное и душев­ное безмолвие — так характеризуется результат этой заповеди. «Кузьмич сказал: "Закапывай"»,— так шутили студенты 60-х годов в стройотрядах, выполняя заведомо бессмысленную ра­боту.

Первые две заповеди показались Степнину несложными, достижимыми, но вот третья расходилась с наследственными особенностями его характера. Покорная монотонность, убиваю­щая творческую изюминку. Что может быть ужаснее? Нет, не все безоглядно можно принять разумным и верным в наставле­ниях древних родоначальников монашества. Веяло какой-то не­завершенной ущербностью. Хотя и в этом была видна многове­ковая мудрость, учитывающая опыт прежних поколений: свое­волие приводит к расшатыванию дисциплины, без которой любая человеческая общность разваливается. Пусть не совсем совер­шенное, но свое, а железная преемственность — гарантия со­хранности созданного на века. По этому принципу строились отношения в СССР, отход от них — открытие границ — у нас перед глазами: свое разрушено, ценное в новом грунте не при­живается, а дурное — пожалуйста. Наркомания, сексомания, бандитизм. Да и лишенный гумуса грунт плодородной почвой никогда не станет. На месте пепелищ или разрушенных домов лучше всего растет крапива, лопух, чертополох. Из этих при­родных и социальных наблюдений монахи и исходили. На тер­ритории же России дважды за столетие забывались эти про­стые истины.

Валаамский архипелаг — гигантский кусок излившейся сре­ди доисторического моря древней горной породы, состоящий из диабаза и габбро. В них много железа и марганца. Все знают диабазовую плитку, надежно укрывающую столичную Крас­ную площадь, черную и прочную, на которой даже танки не оставляют следов. На Валааме особый, влажный воздух, и ли­шайники окисляют железо в породе до коричневой окалины, и острова кажутся красными, особенно на фоне замшелых елей, сосен и берез. Тут бестолково копать, например, яму под стол­бы, здесь поступают мудрее. Делается деревянный небольшой сруб, в центре которого устанавливают столб, а свободное про­странство засыпают диабазовыми валунами. За 600 лет монахи не срубили ни единой сосны на островах. Для хозяйственных построек древесину привозили с материка. Никаких знаний не нужно, чтобы понять трудность восстановления леса на скаль­ном грунте. Здравый смысл и дисциплина.

130 лет монастырь на Валааме принадлежал Финляндии, сохраняя свою православную независимость от лютеранского го­сударства. В феврале 1940 года, когда после советско-финской войны стало известно, что архипелаг переходит к СССР, все иноки, спасаясь от безбожной советской власти, эвакуирова­лись в Финляндию, где основали Ново-Валаамский монастырь, действующий по сей день. В опустевших зданиях разместили школу юнг и боцманов. Была такая советская мода: отдавать ра­зоренные монастыри под воспитательные учреждения для де­тей преступников, или взрослым политическим, или умалишен­ным.

Через 50 лет после войны на Валаам вновь вернулась мона­шеская жизнь. К монахам приехал некий старик. Лицо его было ужасно. Оно было изрыто, как бывает изрыта воронками земля.

Старик был единственным, оставшимся в живых за годы войны выпускником одного из классов школы юнг. Его жизнь — живая иллюстрация для нынешних экскурсоводов.

Классу, где он учился, поручили содрать иконописные фрес­ки со стен главного собора. Ему предстояло уничтожить лик одного из основателей монастыря — Сергия. Мальчишек воору­жили длинными палками с намотанной на концах колючей про­волокой.

Наш герой, бездумно замахнувшийся вначале, вдруг оста­новился пораженный: святой смотрел на него с укоризной, словно живой. Палка с колючей проволокой медленно опустилась.

К нему подошла классная учительница и спросила раздра­женно:

— В чем дело? — Ее голос вибрировал от негодования.

— Не могу. Поглядите, он смотрит на нас.

— Глупости. Видишь, все работают и не боятся. Давай смелей! А не то на политзанятиях у тебя будут сложности.

Лишь только раз он провел колючкой по лику святого и упал в обморок. Все закончилось будто бы нормально. Правда, дразнили его «слабаком», но он тихо отмалчивался. Через год началась новая война. Будущих моряков пришлось эвакуиро­вать. Катер, на котором учеников класса перевозили на мате­рик, попал под бомбежку и затонул. Он был единственным оставшимся в живых. Когда после спасения он взглянул в зер­кало, то вновь потерял сознание: царапины на лице точно по­вторяли следы, оставленные им на иконе святого...