Михаил Чижов

По каналу, соединяющему Волгу и Москву, теплоход движется очень медленно, скорость его всего 10 километров в час. После Икшинского шлюза № 6 и до Северного речного порта в Москве канал небольшими протоками соединяет череду водохранилищ — Пестовское, Учинское, Клязьминское, Химкин­ское. Скорость же и здесь по-прежнему небольшая. Только тут можно убедиться в справедливости расхожего мнения о по-на­стоящему крупных деньгах, крутящихся в Москве и ближней от нее округе. Какие яхты и катера невиданных конструкций и красот бороздят водную гладь, трудно передать словами. А особ­няки у воды,— что перед ними скромный помещичий домик Пушкина в Михайловском или Большом Болдине. Особый, ви­димо, шик — строительство своей «сакли» в водоохранной зоне — этакое овеществленное подтверждение вседозволенности, до­казательство силы денег над законом. Чтобы спускалась гранит­ная лестница от виллы прямо к воде, к мраморному пирсу и белоснежному катеру возле него.

Для бедных рыбаков, жалкие пленочные укрытия которых в рыбных местах видимо-невидимо, они тянутся вдоль канала на протяжении многих сотен метров. Настоящее театральное представление — наблюдение за действиями рыбаков, озабочен­ных то ли страстью, то ли попытками свести концы с концами в надежде на хороший улов, уху, пропитание.

Сверхмодный катер, у которого почти нет кормы, а есть только нос, покачивается на якорной стоянке в центре Клязь­минского водохранилища, и теплоход уважительно огибает его, стоящего на фарватере. На речных путях такие же законы, как и на автомобильных трассах, где с «Мерседесом» лучше не связы­ваться. Молодой хозяин катера говорит по сотовому, не обращая на теплоход никакого внимания, но после разговора поднимает глаза и встречается с моим взглядом. Я с озорством машу ему рукой, он отвечает. «Мне попался, наверное, самый воспитанный из новых русских. Это вселяет надежду»,— с иронией думаю я.

Сосновый бор по берегам. По середине обширного луга воз­вышается недавно построенная церковь, вокруг которой, на не­котором отдалении, теснятся дома богатеньких «буратино», зако­павших на этом месте много зеленых, как этот луг, дензнаков.

Москва встречает прибывших по реке до боли знакомым из фильма «Волга-Волга» величественным зданием речного вокза­ла, ныне изрядно обветшавшим, с обвалившейся во многих местах штукатуркой. На фронтоне надпись «Москва-Волга — 1933—1937». Это годы строительства канала. Невиданное дости­жение для почти ручной работы, достойное зависти рабов Древ­него Египта или Рима. Здесь умирали рабы советского перио­да — заключенные гулаговских лагерей.

— Ну что вы скалите зубы,— кричал нам с берега какой-то больной человек вблизи Дмитрова,— здесь дно уложено костя­ми людей, а берега — черепами.— Его изможденное нервными тиками лицо горело бешеной яростью.

Надпись на Икшинском гидроузле: «Для сооружения шлю­за № б выполнено работ: земляных—916 751 кубометр, желе­зобетонных— 118 312 кубометров». И это сделано за три года без машин, одними руками. Впечатляет! Как впечатляет и дру­гая стройка, но уже капиталистическая, в наше время — вос­становление храма Христа Спасителя.

Сейчас Москва — как один большой вокзал с моралью жите­лей бывшей Хитровки. Единственный уголок отдохновения и порядка — храм Христа Спасителя и территория вокруг него. Глядя на эту воплощенную в камне красоту и мощь, думаешь: в какой же степени варварства нужно было находиться душе человека, чтобы решиться на уничтожение этой красоты? Были же революции в других странах, и не менее жестокие. Да, унич­тожили французы Бастилию как символ насилия, но символы веры никому не приходило в голову разрушать. Люди вроде бы и не «превращались», как у Овидия, в животных, но их пове­дение говорит об этих метаморфозах.

Маленькое, несмышленое дитя, сердясь на неодушевлен­ный предмет, причинивший ему боль, бьет его ладошкой; соба­ка кусает угол дома, о который она невольно ударилась. У пси­хиатров есть определение подобному поведению, проститель­ному неразумным животным, малым детям. Не выдержало взрослое руководство страны блеска куполов другой, отличной от их собственной, веры, и сразу же схватилось за динамит...

И пошла череда материальных метаморфоз: храм Христа Спасителя — недостроенный Дворец Советов — открытый пла­вательный бассейн с подогревом воды в зимнее время — храм Христа Спасителя. Но не стали эти метаморфозы для людей власти надежным уроком: разрушено за последние десять лет больше, чем построено за семьдесят.

Хорошо, что этот храм из главного символа веры превра­щается в музей зодчества, живописи и упомянутого головотяп­ства. В нем выставлены подлинные исторические документы о всех его превращениях.

После осмотра выхожу на Волхонку, покупаю мороженое. Продавщица спрашивает:

— Понравилось?

— Очень,— искренне и горячо говорю я, удивляясь ее непосредственности. Обычно москвичи высокомерны.

«Что-то тут не так»,— думаю я про себя, и оказываюсь прав. Разговорившись, узнаю, что она геолог, потерявшая работу из-за повсеместного прекращения геологоразведочных работ. В Мос­кве же, куда ее привез муж, она не может найти работу по специальности.

— Представляете, мне часто снится тайга, горные реки, где приходилось заниматься шлиховкой, от которой коченели руки и затекала спина. А как были умны камчатские лошади: опусти поводья, засни, а она привезет тебя к базе. Тяжелая работа, но нужная. Теперь моя цель — продать как можно боль­ше мороженого!

Метаморфозы продолжаются...