Михаил Чижов

Гребневские пески раньше действительно были песками — пляжем для тысяч горожан. На острове не было ни дерев­ца, ни кустика, ни травинки. Не то, что ныне. В начале июня через канавинскую протоку налаживали понтонный мост. На пля­же устанавливали кабинки для переодевания, ярко раскрашен­ные грибки-зонтики, веселящие глаз своей нарядностью, мон­тировали металлические горки, с которых мы скатывались пря­мо в воду, поднимая тысячи радужно переливающихся на солнце брызг. «Аквапарк» — так назвали бы сейчас это место. Аква-парк 50-х годов.

Наша ватага ребятишек редко бывала здесь: у нас был свой, правый берег. Поход на Гребневские пески через большой Ок­ский мост был праздником, путешествием в иной и загадочный мир, на который мы лишь изредка любовались с другого берега в бинокль.

Как-то, углядев, что наладили понтонный мост, Юрка пред­ложил:

—Айда на тот берег.

—Далеко,— протянул задумчиво Борька.— Мама заругает.

—А ты не говори, делов-то,— решительно посоветовал Юрка, самый старший из нас. Ему исполнилось девять лет.

—Как не говори? Отец прибьет,— засопел веснушчатым но­сом рыжий Борька.

—Ну и черт с тобой! Бежим? — призывно спросил Юрка, об­ращаясь к своему брату Вовке и к нам, братьям,— Сашке и мне.

—Вам хорошо. Вы парами, а я один,— обиделся Борька.

—Дурак,— веско сказал мой брат, на полгода моложе Юрки.— Мы тебя же не обидим.

—Дурак, дурак,— подхватили мы с Вовкой, ровесники. Борька был старше нас с Вовкой на год, и мы всячески пыта­лись его поддеть.

—Молчать, мелочь пузатая! — приказал Сашка.

И мы сорвались с места в карьер. Борька, чуть-чуть поду­мав, бросился нас догонять.

На мосту гулял свежий ветер, светило жаркое солнце, хотелось кричать и скакать от радости. Мы с опаской ложились грудью на стальные перила моста и, затаив дыхание, смотрели на далекую-далекую воду. От одного лишь взгляда замирало сердце.

— «Ласточкой» нельзя прыгать,— авторитетно заявил Юрка, наглядевшись на воду.

—Перевернет и разобьешься вдребезги,— поддержал его мой брат.— Только «солдатиком».

Мы, трое младших, молчали, очарованные такой немысли­мой высотой, сравнивая ее с глубоким Ярильским оврагом с его отвесными склонами, правым обрывистым берегом Оки, виаду­ком через Похвалинский съезд, по которому за день мы бегали десятки раз. Но тут...

На понтонном мосту стояла группа девчонок. Юрка при виде их подбоченился, кинул Вовке свою майку и нырнул «ласточ­кой» с перил моста. Сашка тоже не отстал от него. Я с Вовкой прыгнули прямо с понтонов, поднырнув под перила. Лишь Борька остался на деревянном настиле моста: он не умел плавать. Он сторожил наши майки. Накупавшись до синевы губ — вода в Оке была еще холодна, мы принялись бегать наперегонки по ма­леньким теплым озеркам, образовавшимся на песках после по­ловодья.

Вдруг Вовка, споткнувшись, упал в одно из них. Попытался встать, а потом затих, растянувшись на ласковом мелководье.

—Идите сюда, скорей. Только тихо,— загадочно прошеп­тал он.

Мы неуверенно приблизились.

—Смотрите, сколько мальков. Кишмя кишат. Зигзагами, словно серебристые молнии, в нагретой воде носилась бесчисленная рыбья молодь.

—Ого-ого! — не сговариваясь, в один голос закричали мы разом.

Мальки испуганно рванули в глубь. Вовка вскочил. Мы снова стали шлепать по воде, но уже с целью испугать рыбешек.

—Пацаны,— неожиданно и серьезно сказал самый вдум­чивый из нас Борька,— пацаны, а ведь они скоро все умрут.

—Как? — закричали мы хором.

—Солнце высушит воду, и малькам каюк. Повисло удрученное молчание.

—Давайте их спасать,— робко предложил я.

—Как?

—Прокопаем дырки к Оке,— ответил я.

—Не дырки, а ручейки, поправил меня Сашка. И мы при­нялись за дело.

Нашли палку, оставшуюся от половодья, и ста­ли копать. Но рыбешки боялись плыть в холодную пугающую их неизвестность. Мы заходили с противоположной стороны от про­токи, топали ногами, но все безрезультатно.

—Ах, чтоб вас черти взяли,— ругнулся Вовка словами сво­ей матери.— Давайте тогда их ловить,— неожиданно предло­жил он.

Идея всем понравилась. Бешеный азарт охватил нас.

—Давай, давай! — орали мы, очень довольные собой. Завязанные с одной стороны майки стали сачками. «Мама похвалит»,— думал я...

Домой мы возвращались гордые, как охотники, убившие мамонта.

—Чем провинилась перед вами эти рыбки? — тихо спроси­ла мама при первом взгляде на серебристую мелочь.

И у меня тут же пропало хорошее настроение.

—Это же килька! Ее можно посолить,— вскричал обижен­ный Сашка.

—Нет, это не килька. Это разбой!

—Она все равно бы пропала, когда испарилась бы вода,— сопротивлялся брат.

—Возможно,— сказала мама.— Но у вас были бы чистые руки.

Я поглядел на руки. Они были действительно грязные. Мама улыбнулась:

—Чистые руки означают, что человек невиновен.

—Что с ней делать? — в один голос завопили мы.

—Что хотите,— ответила она и ушла по своим делам.

И тут появился кот Васька, учуявший рыбу. Он ласково стал обхаживать наши ноги.

Я взял миску, и серебристо-чистый поток рыбьей мелочи тотчас заполнил ее до краев. Кот нетерпеливо набросился на рыбу и стал заглатывать ее, жадно урча, не разбирая ни хвос­тов, ни голов.

—Ешь, Васька, ешь,— я присел к нему и попытался погла­дить.

Он страшно зарычал и чуть не набросился на меня.

«Как же так? — думал я, отойдя в сторону.— Где благодар­ность? Ради чего мы старались, истово добывая рыбешку? Чтобы это ненасытное животное сожрало этих серебристых красавиц?»

Мне захотелось пнуть кота ногой, но я сдержался. Кот здесь ни при чем, виноват я.

— Кто охотит и удит, у того век ничего не будет,— сказа­ла мама через пять минут, вернувшись на кухню, при виде сытого кота и моего расстроенного лица.