Михаил Чижов

Мальчишками мы часто ездили за хлебом и другими покуп­ками на велосипеде. Отношения в те давние времена, по­лучившие позднее название «оттепели», были удивительно до­верительны: мы запросто оставляли велосипеды у дверей мага­зина и без опаски стояли в очереди внутри торгового зала. Жили мы на краю города, в поселке, рядом с известной зоной отдыха тысяч горожан. Но...

Как-то жарким летним днем я вышел из магазина и не об­наружил на привычном месте своего железного коня. Я обошел вокруг магазина, думая, что надо мной пошутили знакомые пацаны. Но, увы... Благодушное настроение испарилось как кап­ля воды, упавшая на горячий песок. Сбегал домой в надежде, что старший брат созорничал. Нет. Мама посоветовала сходить в лес, так мы называли рощу зоны отдыха, находившуюся за мага­зином.

— Может, кто-то взял покататься и бросил его в лесу?

Я обегал все что можно, опросил всех, кто рядом жил. Глу­хо! Одна лишь старушка видела, как мальчишка, примерно одного со мной возраста, уезжал на велосипеде от магазина. Она подробно описала его внешность, прибавив:

— Воскресенье, жарко, вот и тянутся всякие «любители» чужого на озеро купаться. Ты осторожнее, сынок. Кто-то из них и стащил твой лисапед.

То, что чужая собственность неприкосновенна, мне, моим братьям и сестрам не надо было объяснять. Крестьянские кор­ни дедов и бабушек, традиции и устои семьи на протяжении веков исключали попадание в род случайных людей, а уж тем более с сомнительным прошлым. А главное — домашнее воспи­тание. Беда советской России начиналась, как ни странно, с яс­лей и детских садиков, где податливый и мягкий материал дет­ских душ, еще не ощутивший в полной мере материнской теп­лоты и ласки, преждевременно твердел как алебастр от водянистых вливаний наемных воспитателей. Атмосфера лице­мерия, насмешек и прозвищ, растущих на почве детских сла­бостей,— основы клептомании. Сначала безобидные слезы, что не дают понравившуюся игрушку, потом ее хранение в укром­ном местечке, известном только прячущему, упрямые слезы после обнаружения и начальные уроки ненависти к доложив­шему об этом. Воспитание толпой — если кратко выразить этот процесс разложения юных душ. Скольких случайных воров вос­питано — одному Богу известно. Был у детсадовских детей один «плюс» — бойкие были до невозможности. Первые два школь­ных года они учились неплохо, а потом лень и нежелание мыс­лить опускали их до уровня троечников и ниже.

Нас с братом, домашних, сразу можно было отличить сре­ди шумной ватаги одноклассников — скромные, сосредоточен­ные, понимающие слово «надо». Мы не были забитыми, мы были непохожими. Ребенок должен вызреть в детстве, как плод на дереве. Сорви яблоко раньше времени, и оно засохнет, зеленое и невкусное...

Мама и я отнесли заявление в милицию, но там сказали, что дело «дохлое». Хотя в то время воровства было немного, мы, разумеется, догадывались о безнадежности розыска. Но при желании можно горы свернуть.

Моя старшая сестра дружила в то время с капитаном мили­ции, молодым, энергичным парнем, выдвиженцем из райкома комсомола. Она возьми да и скажи ему однажды шутливо, что не слабо ли ему, известному «пинкертону», найти велосипед. И он нашел! Изобличил он парня-ворюгу полностью, а раму от велосипеда нашли аж в другом городе, куда тот с компаньонами продал запасные части.

Дело, как мелкое, передали участковому лейтенанту. Мать же этого дитяти-вора, моего ровесника, работала заведующей складом на молокозаводе и провела, видимо, с лейтенантом необходимые «беседы».

Лейтенант, ранее обличавший вора, вдруг стал уговаривать мою маму забрать заявление и не доводить дело до суда; про­сил, чтобы она не портила судьбу молодому человеку, вступа­ющему в жизнь, что его родители купят нам новый велосипед и еще чего-то.

Мама отвечала кратко:

—Не я ему порчу жизнь, а он сам себя губит, да и родите­ли его приложили руку. И почему, спрашивается, я должна покрывать вора? Почему должны страдать мои дети?

Мама моя была достаточно жестким человеком, когда дело касалось ее детей. Лейтенант бесился, сердился (60-й год — это не 99-й) и однажды пригласил нас обоих к себе.

—Сынок-то у вас стиляга,— неожиданно сказал он, посмот­рев на меня.— Вон и шея побрита.

Тогда вместо стрижки «бокс» или «полубокс» входила в моду «молодежная», когда затылок не выстригали до кожи, а остав­ляли волосы, подравниваемые бритвой.

—Вы что-то не то говорите, друг мой сердечный,— язви­тельному возмущению мамы не было предела.— И причем здесь мой сын, скажите, пожалуйста? Не он ли у себя украл велоси­пед? Иди,— устало сказала она мне после паузы.— Я с ним еще поговорю.

—Сынок, нет ничего более поганого в мире, чем наделе­ние властью никчемных, продажных людей. Ты видел, как они упиваются своим превосходством над простыми людьми? За­помни это на всю жизнь.

Через день нам привезли новый велосипед. Мама лишь обре­ченно вздохнула.

Через полгода, подломав сарай, у нас украли уже два вело­сипеда: мой и брата. Конечно, не нашли.

Тогда-то мой дядя, фронтовой летчик, не уклонявший свой истребитель от лобового огня немецких асов, сказал:

—Когда я вижу идущего мне навстречу милиционера, я перехожу на другую сторону улицы.