Накануне вечером старик как обычно послушал последние известия по радио - глаза-то почти не видели, и стал готовиться ко сну. Тысячи раз выверенная до мельчайших подробностей процедура, ставшая за последнее время надоедливой, какой-то ненужной, лишней. От непонятной слабости не хотелось не только мыть ноги, умываться, чистить зубы, но и думать.
Прожитый день представился ему точно сон. Таким был и вчерашний, и ещё день, и дни, и годы, и десятилетия казались неживыми, призрачными, утомительными. Его душа, устремлённая с недавних пор к высшему, горнему, небесному, не хотела отвлекаться на бытовые, житейские мелочи, на всё то, что привязывало к жизни. И никакого холодка от этой мысли по его сутулой, безвольно согнутой спине, никакого страха в душе, как это случилось третьего дня, когда как-то по-особенному заболело сердце. Оно, выдержавшее два инфаркта, было для него основной тревогой, хотя на словах он перед братьями, приезжавшими изредка из другого города, грустил более всего из-за потерянного зрения.