Михаил Чижов

2

Молодой хозяин только что открывшегося продуктового магазина в фешенебельной новостройке, видимо, знал, как вышибать деньгу у небогатых обитателей близлежащих пятиэтажек. Обитатели же элитного дома, подъезды которого выходили во двор, брезговали этим магазином, а потом и вовсе отгородили свой двор железным забором и посадили сторожа у ворот. Товар подвозили с торца дома, так что бедность не пересекалась с высокомерным шиком. В магазине организовали круглосуточную торговлю, для ночных продавцов сделали окошечко, выходившее в немалый по размерам тамбур, ставший тут же ночным кафе. Здесь можно было, не спеша, опрокинуть булку пива, не боясь ветра, дождя и другого ненастья, в которое, как известно, приходит тоска, скрасить которую можно только общеизвестным русским способом.

В хорошую погоду время можно было убивать, сидя на широких скамеечках, устроенных к торжеству, освященному гордым девизом «Мы открылись». Кто только не полировал её. Сначала тощие зады младого поколения – поглотителя дешевого пива, студентов и студенток экономического техникума, - воткнутого в бывший детский 2-х этажный садик, но случилось перепроизводство экономистов и «садик» в очередной раз сменил ориентацию. Серьезным «курсантам» повышения педагогических знаний, задавленным величием новых образовательных стандартов Фурсенки, было не до магазина и соблазнительных скамеек. И тогда десятки (не в раз, а по очереди) любителей Бахуса, тощих и толстых, егозливых и равнодушных, буйных и спокойных умело оккупировали её крашеные доски.

Среди их ног, частенько выделывающих замысловатые па, вилась очень приметная особа собачьего китайского племени – мохнатая, рыжеватая «чау-чау». Назовем её Шельма, именно это слово часто вылетало из толстых губ хозяина, кругленького, как шар, добродушно улыбающегося пожилого толстячка в небрежной одежде. По виду его и поведению ясно было, да и интуиция подсказывала, что ещё недавно он аккуратно ходил на службу, был нужен подчиненным, жене, детям, но сыновья выросли, женились и разъехались, жена умерла, а он ушел на пенсию. И рука потянулась к бутылке.

Шельма долго не могла понять и взять в толк, отчего некогда ласковый хозяин, становится вдруг, на определенное время неуправляемым и едва не валится с ног. К тому же от него отвратительно, до спазм в собачьем желудке и кружения головы,  пахло.

«Надо разобраться, - вероятно, подумала она и решила понять: отчего происходят эти зловещие метаморфозы, время от времени меняющие её  ласкового хозяина. Извилинами мозга Бог её не обидел, и скоро она вычислила, что горе идет от продавщиц магазина, передающих ему бутылки с прозрачной жидкостью, от которой кружится не только её собачья голова.

Шельма бросалась с громким лаем на прилавок, за которым стояли ласковые, улыбающиеся тёти, протягивающие пухлые руки со смертоносной жидкостью.

-Что ты, что ты, Шельма, они же не сделают мне вреда, - успокаивал хозяин свою собачку, но она не унималась.

Не скоро, но и до продавцов дошла причина недовольного и свирепого лая маленькой собачки, ведь когда они продавали «деду» просто еду без бутылки, собачка была спокойна. Тогда на дверях магазина появилась надпись: «Вход с собаками запрещён!» Шельма томилась теперь на улице, а затем бросалась с лаем на зловредную бутылку, которую держал в руках хозяин, выходящий из магазина. Подвыпившие мужики-собутыльники, смеясь, выводили заплетающимися языками:

-Ах, Шельма, знать, она умна: коль лает на меня.

Тогда мужичок-боровичок, отправляясь, за очередной бутылкой, стал оставлять её дома. Шельма грызла ножки стульев, рвала когтями обои, и в хозяине, наконец-то, проснулось чувство стыда. Как же так, какая-то тварь несмышленая разумом сильнее его, человека разумного?

Он бросил пить, заменил изгрызенные обои, выбросил все водочные и пивные бутылки. Отныне Шельма, гордо задрав голову, семенит рядом с ним маленькими китайскими ножками.