Михаил Чижов

Путешествовал я год назад по Америке. И уж порядком наскучили мне красоты США: пышная растительность, водопады на Ниагаре и Потомаке, небоскребы Манхеттена и еврейский Бруклин, стилизованный "а ля рус", европейского вида Вашингтон, как решил я воспользоваться приглашением старым знакомого, земляка и бывшего соседа по гаражу.

Жил он в маленьком спальном городке Стерлинге, близ Вашингтона. Был, что называется, востребован: за работу программиста в компьютерном центре получал очень приличные деньги даже по американским стандартам.

Вечерами прогуливались мы среди черно-ствольных берез и широколиственных грабов и буков, топтали зеленую травку, расстеленную коврами (в буквальном смысле) на красной каменистой земле, и регулярно поливаемой и подстригаемой. Заходили на  площадки для игры в баскетбол, волейбол, раза два побросали мячик  на теннисном корте, поплавали в  открытом бассейне за символическую плату. Райский уголок, по российским меркам, и обычный Community  по-американски. Мы дружелюбно обменивались мнениями по  различным темам. Национализм и свобода, политика и искусство, США и  Россия, евреи и русские.

-Знаете ли вы, кто написал для русских самую пронзительно патриотическую песню "Русское поле"? спросил он меня, утверждавшего, что евреи живут только там, где хорошо платят.

Я смешался:

-Не знаю.

-Евреи! Композитор Ян Френкель положил на музыку стихи Инны Гоф, - с гордостью сказал  земляк.

-Почему для русских? Они что: не чувствовали себя гражданами своей страны? Неужели вы думаете, что это лишь выполнение социального Заказа?

Пришла очередь смутиться земляку:

-Я думаю, что они создавали песню от души.

-Конечно! Без сердца таких строк не напишешь! – согласился я, а потом спросил:

-Когда эта песня впервые была исполнена?

-Я думаю, что в 67-ом или 68-ом годах, когда вышел на экраны фильм "Новые приключения неуловимых", в котором она и прозвучала. Помните бильярдный зал, и красивый артист Ивашов поет ее.

-Помню. Кстати, заметьте, оттепель кончилась, начался брежневский застой, время возврата к авторитаризму, к возвеличиванию Сталина.

-Что ты этим хочешь сказать? - удивился земляк.

-Привожу, как пример по теме нашего спора о свободе и принуждении. За железным занавесом крепкого дома духовная жизнь богаче, чем у бездомного пройдохи в Нью-Йорке. Поэтому для искусства не важен политический строй, и,  кто находится у власти, - демократ или диктатор. Согласитесь, что демократические буржуазные свободы при нынешнем состоянии общества совсем не способствуют созданию шедевров, как в России, так и в Америке. Скорее наоборот.

-Эдак, недалеко  до вывода, что диктатура полезнее демократии, - рассмеялся земляк.

-Не знаю. Именно так ответил папа Иоанн-Павел-второй на вопрос: какая социальная система лучше, социализм или капитализм. Он тогда добавил, что, будучи ярым антикоммунистом, активно помогал разрушению социализма в Польше, но вот на склоне лет, поразмыслив, не пришел к однозначному выводу. Я добавлю касательно искусства, что стесненные социальные обстоятельства, если так можно выразиться, для творчества, как перец в пресном блюде. И при монархии, тюрьме народов (как говаривали большевики), и при коммунистической диктатуре создавали свои негаснущие шедевры Достоевский, Лев Толстой, Антон Чехов, Сергей Есенин, Михаил Булгаков, Василий Гроссман. Что-то при нынешней российской демократии Рязанов не создает шедевры типа "Гараж", "Берегись автомобиля", а ставит "Старых кляч". Да и Америка скатилась от "Римских каникул" до "Чужого". И, кроме того, вы не находите, что все монстры, заполонившие американские экраны, призваны внести остроту в благостную жизнь США?

 Пришел черед задуматься моему оппоненту.

-Да, что-то в этом есть. Даже у Жванецкого юмор иссяк, - согласился он. - И я пока не нахожу этому объяснение. Но найду.

-Я думаю, что поклонение золотому тельцу сделало свое черное дело. Прикосновение Мидаса делает все золотым, но бездушным. И человека тоже.

Мы помолчали.

-Кстати, еще один пример, - неожиданно добавил я, уже скучавший по Родине, - кроме музыки и поэзии лучшие полотна, воспевающие  красоту русской природы, принадлежат кисти Исаака Левитана, еврея, дважды выселенного из Москвы по национальному признаку. Бедному, почти нищему в первые 20 лет, из 40 прожитых, ему как никому другому удалось проникновенно возвеличить родную природу.

-Чудеса! - согласился земляк.

-Чудес здесь нет. Это зов любви.

Мне расхотелось дальше спорить, да и знакомый мой замолчал, задумавшись.

Здесь, в Америке, под душным небом субтропических широт среди  берез, столь разительно непохожих на русские, мне вспомнилась "Березовая роща" Левитана. До меня будто донесся аромат трав, шепот листьев берез, ласково перебираемых летним ветерком, я увидел свет от солнечного зайчика, играющего на белых стволах. И представил, что вхожу в эту рощу за грибами, за   волжанками и кулачками, а надо мной дрожит, переливаясь, зеленый свет от листвы, соединясь с цветом травы.  Между светлыми полосами нарядных берез белые цветы светлячками  блестят в траве, словно звезды на темном небе. Я долго иду по блистающему лесу и вспоминаю все известные мне на память картины любимого художника.

Ну, как забыть картину "Золотую осень", иллюстрация которой украшала обложку учебника "Родной речи" за 2-й или 3-й класс. Как забыть тонкие березки, одетые "в багрец и в золото", речку с похолодевшей синей водой, бездонное, серо-голубое небо и далекую деревушку с ярко-зеленой полоской озимых перед ней.

Сотни раз виданный перевиданный пейзаж, но для человека, в котором жива, хотя бы единая искорка способности любить, радоваться, страдать и грустить, он остается навеки в душе. Потому что это мельчайшая частичка Родины, вобравшая в себя детство, юность, зрелые годы. Всю жизнь! Пусть гремят перестройки, реформы, создаются и разваливаются свободные и не совсем свободные рынки и общества. Все преходяще и  тускло перед частицей вечно живой природы.

И нет, наверное, чище и ярче вечного покоя по Левитану. Он будто  говорит: "Да, вот перед вами сельский погост - деревянная развалившаяся деревянная церковка и покосившиеся гнилые кресты. Ветлы, согнувшиеся под напором ветра с необозримых речных просторов, от одного вида которых хочется плакать в радости, что они есть и будут, и умереть-то здесь совсем не страшно, потому что это все вечное. Это не просто река, лес, горы, поля – это то, что мы называем Родиной. И над ней вечное небо с грозовыми, черными тучами, на фоне которых светлеет удлиненное облако, напоминающее гигантского журавля, улетающего вдаль, в неведомое будущее. Как познать его? Светлое или темное оно будет? Загадка. Вечная река времени. Пусть не суждено этого увидеть лежащим в земле, но эта природа нужна нам, живущим, и с грустью сознающим, что придется, когда-то прорасти в этой красоте лишь безымянной травинкой. Остановись зритель, и посмотри на картину, на которой как на могильном камне, вечная истина жизни: «Кто ты есть – я был, кто ты будешь – я есть».

Я обмираю (другого слова не найти) перед этой картиной, но не нахожу в ней даже намеков на грусть, хочется даже воскликнуть: «Вот то место, где я хотел бы уснуть навеки. И пусть надо мной свистят ветры, и гнутся ветлы, а рядом шумит река». В ней краски величия и даже торжественности.  Меня восхищает безмерная ее философичность.

Как сумел он, выходец из тесных еврейских трущоб маленького литовского местечка, в образе разверзнутых пространств штормового неба показать грозную Россию с сумятицей и брожением умов и готовым прорваться долготерпением народа.

В «Вечном покое» все дано в противопоставлении и единстве. Здесь нет религиозного фанатизма, а есть неземное общение с небом, единение с высоким, непреходящим. Множество ассоциаций, предположений вызывает она. И неверно говорят критики, что   Левитан - художник элегический, художник грустных настроений. Нет и нет! Он высочайшей пробы философ и психолог. Это он сказал: "Надо изощрить свою психику до того, чтобы слышать "трав прозябание". Многое в его картинах от знания русской души, русской литературы, переживаний за судьбы России, любви к ней. Именно благодаря патриотизму они стали вечными.

За границу Левитан выезжал несколько раз. Был во Франции, Италии, Германии, Швейцарии. Писал зеленые альпийские луга, горы, озера, Средиземное море, маленькие деревушки, но ни одна картина не стала мало-мальски знаменитой. И стоило ему немного пожить в чужой стране, его тотчас же тянуло домой. В письмах, которые Левитан писал из-за границы, он постоянно жалуется на то, что «тоскует до одури», «скучает до отвращения», «смертельно» хочет домой. «Воображаю, какая прелесть теперь у нас на Руси – реки разлились, оживает все… Нет лучше страны, чем Россия! Только в России может быть настоящий пейзажист»

Исаак Левитан впервые изменил представление о пейзаже как о живописи красот природы. Он не только поэтизировал непримечательное, сколько выявил  характерное, неординарное путем слияния души с природой. Он, несомненно, был добрым человеком - так душевны его пейзажи. От них трудно отойти!

Я долго не мог уснуть в идеальной спальне своего приятеля, мечтая поскорее увидеть стога под луной в сумерках неустроенной России.