Михаил Чижов

Просьба вывела меня из оцепенения. И, словно в ответ, мо­лоденькая медсестра принесла картонку с надписью «Пить не давать», которую долго и безуспешно пыталась пристроить на видное место. Жена синими глазищами наблюдала за бестолко­вой сестрой, а потом усталым голосом посоветовала закрепить табличку к шторе старыми иглами от шприцев. «Молодец,— по­думал я.— Все такая же сообразительная». Она не теряла рас­судка вплоть до комы, не плакала, а как бы со стороны наблю­дала за своим бренным телом. Порой мне казалось, что душа ее была уже не в нем, а где-то высоко и далеко. Только просьбы о питье да об уколе, когда боли становились нестерпимыми.

— Не оставляй меня одну — мне так скучно было ТАМ, — просила она постоянно.

Сначала я надеялся. Бегал к доктору. Заставлял его рисо­вать схемы назначений шлангов, просил усилить лечение, со­вал деньги. Заставлял ее жевать яблоки, только жевать, пусть не глотая, но чтобы работали слюнные железы. Влажным там­поном постоянно смачивал ей губы, кормил через шланг пита­тельными смесями и соками, следил за вакуумом, менял ка­пельницы, изучил названия всех лекарств. Мне пора было да­вать диплом медбрата...

Он так горестно вздохнул, что мне стало совестно, будто это я не все сделал для спасения его жены.

— Все суетились и делали, кажется, все возможное. Но с каждым днем она становилась все более и более безнадежной. При­ходили какие-то люди, родственники, чего-то обещали, пытались успокаивать. Она всех гнала вон и хотела видеть только меня.

— Мне так скучно было Там. Очень скучно.

Потом потекла пища и желчь из стыков шланга, через кото­рый ее питали.

— Совсем не стало плотности в женском организме,— с го­рестным сожалением прошептала она.

Когда ей разрешили пить по-настоящему, я понял: это ко­нец. Я не знаю, понимала ли она, что выпитое оказывается тут же в баночке, или нет, но была довольна процессом, напоми­нающим полноценную жизнь. Иногда вырывались слова, под­тверждающие тайные ее раздумья:

— Не уходи: без тебя я умру.

Я убивал свои скорбные мысли суетой и постоянной заботой о ней. Массировал ноги, руки, растирал спину, бегал с «утка­ми».

И постоянно слышалось только одно:

— Пить, пить, пить.

Я не спал много дней и ночей. Но, встречаясь с ее взглядом, обнадеживающе улыбался:

— Ты выкарабкаешься.

Я поил ее с ложечки чаем, а она спрашивала меня:

— Будем ли мы вместе пить чай по-кустодиевски из самовара?

Потом даже эта, столь необходимая ей, функция стала уга­сать: зубы разжимались с трудом...