Михаил Чижов

Крупная черная кошка с рыжими подпалинами сидит на подоконнике шестого этажа многоквартирного дома и тос­кует. Ее кажущиеся огромными из-за рыжей глубины глаза, не мигая, смотрят вниз, словно выискивая нечто давно и безвоз­вратно потерянное. Ранняя осень, хотя и теплая, уже развесила на березах желтые гирлянды листьев. Из-за почти летнего тепла окно открыто, и чарующие запахи свободы волнуют сердце кошки.

Она — помесь шустрой сиамской кошечки и огромного си­бирского кота, подарившего ей рыжие подпалины и немного плоскую мордочку. Первой, кого увидели, раскрывшись, глаза нашей кошечки, была киска-мама, сохранившая, несмотря на домашнее воспитание, много дикой независимости.

Через два месяца, после того как юная киска научилась лакать молоко из блюдечка, ее подарили молодой супружеской

паре. Они были ласковы и заботливы без фальши, уж ее-то звериное сердце и инстинкт способны отличить безошибочно. Это они назвали ее по имени какой-то чешской писательницы, книжка которой в то время была у них на глазах, Бранкой. И хотя ее новые покровители были очень неплохими людьми, гены диких обитателей джунглей и воспитание киски-мамы не поз­воляли ей признать в них хозяев. Ее любимыми местами обита­ния и сна стали высокие старомодные шкафы, на которые она за­прыгивала с рысьей ловкостью либо с комода, либо со стола. Опорой для прыжка ей хватало всего лишь несколько квадратных сантиметров, свободных от бесчисленных статуэток и безделушек, которые она изящно обходила, отнюдь не из чувства уважения к хозяевам квартиры, а по врожденной особенности ее предков.

Бранка взрослела, и все более и более в ее рыжих глазах проявлялось задумчивое ожидание чего-то неизвестного и в то же время сладостного, и непременно исполнимого. Она все чаще и чаще проводила время на подоконнике их первого этажа, внимательно наблюдая за происходящим на улице. Однажды, о, чудо, на карнизе ее окна появился рыжий красавец с непо­вторимо изящным длинным хвостом в темно-оранжевых колеч­ках. От матримониальных инстинктов дрогнуло сердце, глаза ее расширились от вида грациозного незнакомца.

От жгучего желания свободы у Бранки застучало в голове, скука неожиданно прошла, как будто ее и не бывало, появи­лась осознанная цель — выбраться на простор двора. Она обсле­довала квартиру, тщательно обнюхивая все углы, двери, нож­ки столов, но ни один запах не привлек ее, не позвал. Молодые хозяева, как обычно, весь день отсутствовали и появились только к вечеру. Вот они-то и принесли с собой запах свободы и дуно­вения, отдаленно напоминающий запах рыжего красавца. Хо­зяин, проветривая комнату, открыл форточку, через которую полились неповторимые ароматы улицы. Сдержаться не было сил, и Бранка выдала свои намерения, вспрыгнув на подокон­ник, где и была перехвачена хозяином в полете к форточке.

— Эхе-ге,— понятливо пробурчал он и затянул наружную форточку марлей.

Но теперь задача стала ясной, и решить ее уже не состав­ляло особого труда. Наутро, как только хозяева ушли, Бранка бросилась к окну и вспрыгнула на форточку. Но не тут-то было: голова уперлась в марлю. Тогда она встала задними лапами на планку внутреннего проема форточки, одной передней оперлась на наружную планку, а из другой выпустила пять остро наточенных крючков, которыми стала нещадно раздирать мар­лю. Через минуту дело было сделано.

Задрав хвост трубой, кошка, довольная своей победой, гор­деливо прогуливалась возле дома. К ней неожиданно стал при­ближаться какой-то черный уродина, лишь отдаленно напоми­нающий вчерашнего кота. Бранка зафырчала от неудовольствия и раздражения, попятилась и вспрыгнула на свой карниз. Но тут появился тот, к кому благоволило сердце.

— Уау-у-у,— предостерегающим басом возопил рыжий кот, бросаясь навстречу черному нахалу.

— Яу-яу-уа-уа,— ответил черный, приближаясь к соперни­ку, так что расстояние между их носами стало не более десяти сантиметров. Хвосты котов извивались словно тела кобр, гото­вящихся к броску, уши прижались к затылку, глаза налились непримиримой злобой и решимостью, но каждый выжидал на­падения другого, издавая угрожающие вопли.

— Я-уа-уа-у-у, — голос рыжего раз от разу становился басовитее и басовитее. У черного кота чаще стали появляться визгливые, высокие по тону нотки, говорившие о страхе пе­ред противником. Проходившие рядом женщины затыкали паль­цами уши, с таким леденящим душу страхом выли возбужден­ные коты; мужчины ругались, посмеиваясь. Бранка же слуша­ла эти вопли, как опытная меломанка слушает симфоническую музыку, прищурив глаза от удовольствия и чуть покачиваясь.

Наконец морды котов сблизились до опасного расстояния, и ничего не оставалось делать, как сцепиться с неистовой силой в единый, злобно урчащий, царапающийся и кусающийся клу­бок. Коты, наверное, чувствуют, за кого «болеет» их избранни­ца. Побеждает обычно тот, к кому она благосклонна.

Через два с половиной месяца Бранка с исключительной неж­ностью и восторгом облизывала два маленьких комочка: чер­ненькую кошечку и рыженького котика. Еще через три месяца она опять заскучала: котят у нее забрали, а форточку закрыли уже металлической сеткой. И вновь инстинкт застучал в серд­це, вновь рыжий избранник стал прохаживаться по карнизу, утробно мяукая и со значением поглядывая на нее. Тогда Бран­ка стала день за днем раскачивать своими когтями-крючками сетку, отдирая ее от маленьких гвоздей. И еще раз судьба по­дарила ей незабываемую радость материнства, вновь она кор­мила и вылизывала два комочка: рыжий и черный.

Потом что-то случилось, молодые вдруг засуетились, стали куда-то собираться, а перед отъездом отнесли ее в ветеринар­ную больницу. Вот уж где были противные, резкие и чужие запахи, которые она возненавидела наравне с визгливыми зву­ками, издаваемыми черным котом. Ей что-то зашили, чтобы не было потомства. Но инстинкт-то жив!

Ее новой хозяйкой стала пожилая, полная женщина. В квартире на шестом этаже все было предусмотрено, чтобы кошка не убежа­ла. Здесь не было форточек в том виде, как в старом доме. Окна с двойными стеклами открывали, оставляя лишь маленькие щели, через которые пополневшей Бранке было не протиснуть­ся. В знак протеста она метила мочой углы, справляла большую нужду на кровати. Но потом, видя заботу и терпение хозяйки, привыкла так, что она стала ее единственным другом во всем мире. Когда инстинкт бушевал в ней с прежней силой, она нахо­дила комок бумаги, брала его в зубы и бродила, мяукая по квартире, пытаясь пристроить комок в безопасное место.

Приезжала еще какая-то молодая женщина: она лечила Бранке уши, в которых завелись клещики, капала в уши воню­чую жидкость, подобную той, больничной. Становилось легче, но все равно Бранка недолюбливала молодую женщину.

Так прошло четыре года. И тут как-то Бранка все же улиз­нула и по карнизу забралась в чужую квартиру, где хозяев не было. Она слышала расстроенный голос своей хозяйки, расска­зывающей что-то по телефону, и вернулась. После этого слу­чая окна, когда было жарко, не закрывались. Ей стали доверять.

Уже две недели как нет пожилой хозяйки. Кошке кажется, что это навсегда, и она, тоскуя, бродит по квартире, непрерывно мяукая, словно предлагает откликнуться. Ласки молодой женщины ее не успокаивают, а раздражают с еще большей силой.

Поздний осенний вечер. На подоконнике сидит крупная чер­ная кошка и тоскует. Оживленная ранее, мостовая пустеет. Но­вая хозяйка смотрит телевизор в другой комнате.

«Я вернусь, когда ветер принесет запахи старой хозяйки»,— вероятно, подумала Бранка и прыгнула в открытое окно, при­жав маленькие уши к широкой голове, как делал в бою ее лю­бимец, рыжий кот.

Что это было? Неистребимое стремление к свободе или неутоленная тоска о пропавшем друге? Мы этого не узнаем.