Михаил Чижов

Еще закон не отвердел,

Страна шумит, как непогода,

Хлестнула дерзко за предел

Нас отравившая свобода.

С. Есенин

Белесое солнце. Сладковатый, осенний запах сухой прело­сти, напоминающий запах сушеной вишни или, точнее, раздавленных вишневых косточек. Волнующий и неповторимый аромат выжженной солнцем неоглядной воронежской степи. Сла­бый ветерок шуршит остатками травы. Невдалеке зеленое поле озимой пшеницы, через которое по утоптанной тропинке идут два мужика с котомками за плечами. Три цвета осени: желтый, серый, зеленый. Сухо.

Полустанок в бескрайней степи. Вокруг ни единого домика. На железнодорожной остановочной платформе два мальчика, жестикулируя, обсуждают проносящиеся мимо поезда — гру­зовые и пассажирские. Спрессованный воздух заталкивает на­зад слетающие с губ слова, они смеются от необычности ис­пытываемых ощущений, а надутые ветром рубашонки приятно щекочут тело.

Щенячий восторг свободы. Не слышно привычных одерги­ваний и нравоучений взрослых, вообще кругом ни души. Там, где-то далеко, в десятке километров отсюда, родительский дом, покинутый пару часов назад. Несколько домов на умирающем хуторе, а в одном из них усталая от непосильной работы на огороде и в хлеву мать и вечно раздраженный от недостатка денег отец.

Ежедневная крестьянская работа привычна братьям. С утра заполнили колодезной водой бочки, стоящие под сливом с крыш, привезли на велосипеде из соседнего села хлеб. Часто прихо­дится пропалывать сорняки. Это летом. Весной и осенью копают огород, носят в ведрах навоз, убирают урожай. Зимой чистят от снега дорожки и круглый год ухаживают за коровой и курами. Старшему из братьев двенадцать лет, младшему — восемь.

Частенько, набегавшись, младший кричит, вбегая в дом: «Мама, дай поесть!»

Как благодарит Бога в это время Анна, что у них есть коро­ва, и она в любой момент может спокойно ответить: «Сбегайте в погреб и налейте молока». Иногда они морщат нос, и мать говорит старшему сыну: «Сделай салат. В огороде все для этого есть».

Старший степенно идет в огород. Редиска, зеленые перья лука, яйцо для весеннего салата. Огурцы, помидоры, репчатый лук — осенью. Младший моет овощи, старший нарезает. Анна специально не помогает, разумно полагая, что в этой жизни человек должен уметь кормить себя сам. Она стоит, по привыч­ке прислонившись к печи и, глядя на веселую суету сынов, вспоминает...

Когда-то они с мужем жили и работали в маленьком тад­жикском городке Яван. Они и познакомились там, в далеком от России месте. Будущий муж был шофером у директора завода, производящего электролизеры. Была у директора красивая и «сытная» фамилия — Пшеничный. Он, получив в свое время на­значение директорствовать на этом заводе, взял с собой Пет­ра — любимого шофера, молодого неженатого парня. Здесь он повстречал учительницу, направленную после института учить таджикских и русских ребятишек русскому языку в нерусском городке, неподалеку от Душанбе. Здесь молодожены получили двухкомнатную квартиру, здесь родился первенец, и здесь они не чувствовали себя чужаками среди таджикского большинства. Все были советскими людьми, людьми без национальности...

Удивительное дело: как рассыпаются быстро и безвозврат­но некогда могучие империи! Сторонники чуждой идеи, объ­единившись, словно термиты разрушают стержень государства. Оно легко падает, как падает хижина негра в знойной Африке с подъеденными термитами сваями. В миг все смешалось, и по­томки Джуры, любимого героя детских приключенческих книг Анны, бесстрашно боровшегося в 20-е годы с басмачами, хму­ро и неприязненно торопят, чтобы белолицые покинули их ро­дину.

Первым вытеснили директора завода: как же, все, находя­щееся на территории республики должно «руководиться» мест­ными кадрами. Те, кто строил заводы, учил работать за стан­ком, за кульманом, стали порочными и ненужными. «Даешь сво­боду наций на самоопределение!» — первый прогремевший в начале 90-х годов призыв сепаратистов, взращенных в Москве.

Тут же Петр остался без работы. А кому нужен русский язык, если людей, говорящих на нем, называют захватчика­ми? Страшное было время, когда в квартиру вламывались люди и предлагали смехотворно издевательские деньги за нее, рав­ную стоимости проезда до Москвы. Когда к садовому домику подгоняли трактор и, зацепив чалкой то ли дверь, то ли крыль­цо, то ли любую выступающую часть, выдирали «с мясом». Порой нечего было есть. Продукты русским не продавали...

Здесь с этим тоже не густо. Хорошо, что к тому неспокой­ному времени осталась мать в этом умирающем доме, чудом сохранившимся в годы войны. Дед его строил, а теперь он стал их единственным пристанищем. Они приехали сюда еле живые от страха и голода, бросив все нажитое на ставшей чужой зем­ле, и думали, что страшное позади. На радостях она родила еще одного. Муж стал работать трактористом в колхозе. Но вско­ре и тот развалился. Потом они похоронили Аннину маму, ска­завшую перед смертью: «Ты не ругай его: он не виноват. Живи­те дружно. Это самое ценное в наше время. Детей надо вырас­тить.— Потом, помолчав, добавила: — Жалко мне вас».

Тяжелый крестьянский быт захлестнул их с головой. Одного сена на зиму надо заготовить три тонны. Никто и нигде в этом мире не ждал их. Никому не нужны были они и их усилия, кроме них самих. Свобода...

Приезжала как-то Аннина институтская подруга.

— Хорошо-то как у вас, Боже ты мой!
Анна лишь грустно улыбнулась.

— А в Воронеже холодную воду дают два раза в день: утром — с шести до десяти и вечером — с семнадцати до двадца­ти двух. Горячей воды с мая до холодов нет.

— Где ты работаешь? — спросила Анна.
Подруга заметно смутилась:

— Продаю фрукты на рынке.

Стоило учиться в институте, чтобы стоять за прилавком.

— Свобода: хочу — работаю, хочу — нет,— язвительно сказала подруга.

— Хочу — помираю,— в тон ей добавила Анна.

Грустноватой получилась эта встреча. Старенький черно-бе­лый телевизор вещал о сбитых вертолетах Российской армии в Чечне, и сердце матери тревожно билось за судьбу своих сы­нов. В сельской школе учат так, что без репетиторов и без денег получить высшее образование невозможно. Значит, Чечня. Кем они будут, если останутся живыми? Батраками на этой плодо­родной земле, которая, без сомнения, скоро станет чьей-то соб­ственностью? Мелкими рыбаками, как отец, пропадающий це­лыми днями на Хопре?

Нищие мы, нищие! Готовые сорваться слезы высыхают — пора идти доить корову...

Братья стоят на платформе, и неведомы им страхи и опасе­ния матери, неведома их будущая судьба. Чужая, непонятная жизнь проносится мимо них с огромной скоростью, не затраги­вая их чистые порывы. Последний день лета. Завтра в школу. Волнующие степные запахи щекочут ноздри. Сейчас они вдво­ем сядут на отцовский велосипед, и он, вихляя под недостаточ­но уверенными усилиями малолетнего ездока, понесет их к един­ственно родному и теплому месту на земле.