Михаил Чижов

Кто унижает окружающих, тот никогда

не будет великим сам.

Иоганн Зейме

— Волею судеб,— начала рассказ одна моя знакомая,— мой старший сын женился на представительнице избранно­го Богом народа и переехал жить в США к ее родителям. Тогда он еще был студентом последнего курса архитектурного факультета и подавал, как говорили преподаватели, большие на­дежды. Было это четыре года назад. Подрабатывал он здесь в различных архитектурно-строительных фирмах, но платили так оскорбительно мало, что у меня сжималось сердце. Муж, быва­ло, говорил: «Ну, что ты хочешь? Студент — это как подмас­терье, как Ванька Жуков, как символ дешевой рабочей силы. Вот получит диплом, и зарплата вырастет».

Но, по большому счету, это не очень меня волновало. Я панически боялась его военного призыва. Поверите ли, но пос­ле родов и сообщения, что у меня мальчик, первой мыслью, жалом, пронзившим мой мозг, была мысль об армии. Истинно навязчивая идея, идея fix, пламя которой время от времени больно обжигало мое сердце, а страх постоянно сидел где-то в подкорке мозга. О, как я ругала все предложения, сыпавшиеся в период ельцинского правления, особенно после неудачного штурма Грозного в первую новогоднюю ночь войны, о призыве студентов в армию для повышения зрелости и боеспособности солдат. О, как я ненавидела Ельцина, развязавшего кровавую бойню. И удача не отвернулась от меня из-за этой ненависти, значит, действительно он плохой человек, если не сбывается истина «Не желай зла другому».

Нет, я не сватала сына, не искала ему богатую невесту, я просто верила, что все будет хорошо. Я постоянно молилась за него в мыслях, и Бог услышал мои молитвы. Я даже не знаю точно, где они встретились первый раз. Внешностью и умом при­рода не обделила моего сына, а главное, у него есть богатое воображение, столь необходимое для творческой работы. Буду­щий тесть сына работал по контракту в очень солидной фирме и имел собственный особняк в пригороде Вашингтона. С визами тогда проблем не было и приехать в Америку по приглашению не составляло труда. Нет худа без добра: братание полупьяно­го Ельцина с президентом Клинтоном имело и положительные результаты. Тесть помог моему сыну устроиться в строительную фирму, входящую в первую десятку аналогичных фирм США, получить рабочую визу, а затем оформить и «грин-карту». Сей­час сын с женой тоже купили в кредит трехэтажную жилую секцию.

Недавно я стала бабушкой. Внучка за 8000 километров от меня. Всю жизнь я среди мужиков вращаюсь: отец, боготворив­ший меня, старший брат, которому пятилетнее превосходство в возрасте позволяло порой жестоко подтрунивать надо мной, потом муж и двое сыновей. И вот девчонка — мечта всей жизни. Вознамерилась я во что бы то ни стало попасть к сыну в Аме­рику и понянчить внучку. Стали откладывать деньги: не хоте­лось надеяться только на помощь сына, ему тоже нелегко рас­считываться с кредитом.

При советской уравниловке при средней зарплате в 170 руб­лей можно было за 36 рублей махнуть на самолете в Мине­ральные воды или Симферополь и отдохнуть там 24 дня в сана­тории по профсоюзной путевке за 50 рублей. Сейчас же, когда стоимость авиабилета в эти места равна окладу, ощущение ни­щеты становится зримым и особенно унизительным. Ты воспри­нимаешь себя прокаженным, отрезанным от мира, от новизны впечатлений, от свободы, наконец. В начале 90-х годов нас убеж­дали: переход к капитализму — это переход к свободе. Но рост цен показал, где истина. Бедному, не имеющему ни малейшей возможности покинуть свой угол, получить достойное образова­ние, вылечить сложную болезнь невозможно. В нищете нет сво­боды. Я убедилась в этом при получении визы в США.

Мы с мужем решили, что ехать надо мне с младшим сы­ном, студентом третьего курса Долго собирали разного рода справки, подтверждающие нашу материальную состоятельность в России. Ну, какая собственность у чиновников средней руки, выходцев из рабоче-крестьянского класса? Квартира, шесть соток под садовым участком — вот и все наше богатство, нажи­тое за 30 лет работы. Остающийся на родине муж и отец, по словам девчонок из фирмы, посредника между посольством и желающими отъехать, не имеет для американцев значения. Святое чувство — желание посмотреть на родившуюся внуч­ку — рассматривается как сентиментальное излишество. Пред­ставительницы посреднической фирмы часто повторяли нам, что количество отказов в выдаче не иммиграционной визы 50— 60 процентов, а немалые деньги консульского сбора не возвра­щаются. Уже через три дня после оплаты меня с сыном пригла­сили на собеседование в посольстве.

Дождливым октябрьским утром мы приехали в первопре­стольную. День начался неудачно: Митька забыл в поезде руч­ные часы. Пришлось вернуться. Слава богу, нашли. Без затруд­нений мы получили талоны на собеседование в фирме-посред­нике и в половине десятого были на Новинском бульваре у американского посольства. Посмотрели, что и как, а потом про­гулялись.

Вышли невольно на Новый Арбат, напротив ресторана «Ан­гара». Моросил нудный осенний дождь. Громко шурша по мок­рому асфальту, проносились сотни машин, спокойно шли тыся­чи людей, и, казалось, что над всем миром царит сонное, уми­ротворенное спокойствие. Мы сходили в Универмаг, поглазели на пиджаки по 30 тысяч рублей за штуку. Выйдя из него, услы­шали вой сирены, сопровождавший какую-то начальственную кавалькаду машин, и услышали разговор двух мужиков, один из которых предлагал посмотреть на столичное начальство. Я с сыном прошла подземным переходом вслед за ними и, повернув направо, увидела оцепление из красно-белой синтетической лен­ты. Десятки фото- и телекорреспондентов толпились вдоль этой ленты, направив объективы внутрь кольца. Мы обошли оцепле­ние под колоннами «Ангары» и, подойдя поближе к проезжей части, в просвете между рекламным щитом и только что ото­шедшим милиционером увидели чье-то тело, лежащее без дви­жений под моросящим дождем. Было как-то подозрительно тихо и несуетно: белобрысая девица, похожая на Каменскую из из­вестного сериала, и молодой мужчина, присев на маленькие стульчики, что-то строчили в своих блокнотах, лежащих на пюпитрах. «Словно школьные парты. Сервис», — восхитилась я, а Митька уверенно сказал:

— Нового русского грохнули, пойдем отсюда.

Мне же очень хотелось посмотреть и узнать: кого же уби­ли? Грузный мужчина лежал на спине, откинув правую руку, на левой щеке запеклась кровь. Черный плащ и пиджак были расстегнуты, белоснежная рубашка совсем промокла от дождя. Будто мороз прошелся у меня по коже, и мы, озадаченные, пошли прочь.

Неприятности дня продолжались.

В посольстве мне пять раз пришлось проходить через арку металлоискателя: тот постоянно звенел во время моего прохо­да. Причиной оказалась металлическая брошь, анодированная под золото. Я грустно подумала о затруднениях служащего, не сразу определившего причину срабатывания аппарата: «Ну, кто же ходит в посольство самой богатой страны мира с железными брошами?» Вот газовые баллончики были почти у всех входя­щих — запуган мир до невозможности. После 11 сентября и американец тоже стал дуть на воду. Пока я торчала у «вертуш­ки», навстречу шли люди с паспортами в руках, то есть те, кому отказано.

В достаточно просторном зале, разделенном желтой плас­тиковой ширмой-перегородкой на две части, я отдала наши та­лоны американцу, китайского происхождения. Он мотнул ко­ротко остриженной головой в сторону зала и сказал с сильным акцентом: «Ждите».

Ждать пришлось 40 минут. Напряжение и нервозность висели в воздухе. В такие минуты люди поразительно быстро сходятся, объединенные общей целью. Мы искренне поддержи­вали друг друга. За короткий промежуток времени я узнала о проблемах русской жены аргентинца, пожилой женщины, меч­тающей погостить у подруги в Бостоне; супружеской пары, на­деющейся увидеть внука; учителя английского языка, желаю­щего познать неведомые чудеса преподавания в далекой Аме­рике. Но вот голос из динамика с трудом выговорил наши имена. Мы зашли за ширму, где китаец показал на окно под номером 1.

Вы помните окошечки касс в кинотеатрах или для выдачи денег? Здесь же подобные окошечки были дополнительно за­крыты органическим стеклом с узкой прорезью посередине. Я-то, дуреха, думала, что меня солидные люди пригласят в комнату, предложат присесть на стул, побеседуют, проясняя трудные анкетные вопросы, а тут бездушный, максимально унифицированный процесс. Наверное, окошечки тоже «изобре­ли» американцы, как «изобрели» 80 лет назад столовые самооб­служивания с металлическими ограждениями и поручнями для предупреждения воровства пищи.

«Надели бы еще марлевые повязки на свои самодоволь­ные...»,— вдруг неприязненно подумала я, ощущая себя неза­служенно и глубоко униженной. За стеклом сидел молодой блон­дин, который, не стесняясь, уже отрывал корешок квитанции на возврат заграничного паспорта, не начав даже собеседова­ния. Значит, кто-то там, наверху, в прямом и переносном смыс­ле, давно решил нашу судьбу, а эти молодые люди, тыча холе­ным пальчиком в список, в котором в основном были прочерки, лишь доводят до нас ломаным голосом высшее мнение.

— К кому вы едете? — для проформы спросил он.

— Хочу повидать сына и внучку.— Митька стоял рядом, на­пряженно вслушиваясь в разговор.

— Вы замужем?

— Да.

— Почему муж не хочет ехать?

— У него много работы.

Я говорила быстро, и он, недостаточно хорошо знающий рус­ский язык, переспрашивал. Да и трудно было говорить через щель. Ему, видимо, надоело это, и он кратко подвел итог:

— Вот и вы можете остаться в США, как остался ваш сын, когда приезжал по гостевой визе.

— Что ж ваши хваленые спецслужбы не в состоянии выпроводить женщину с сыном? — съязвила я напоследок.

— У нас свободное общество и нет регистрации приезжих в местных органах власти,— торжественно объявил он, бесконечно гордый за свою страну.— Кроме того, вы не доказали, что у вас есть состояние и крепкие связи со страной своего проживания,— и просунул в щель стандартную бумагу с отказом, содер­жание которого больше напоминало инструкцию для сотрудника консульской службы.

Ощущение было такое, будто тебя раздели догола, намаза­ли дегтем и обваляли в перьях.

Расстроилась я чрезвычайно. На Митьке тоже не было лица, так он был разочарован. Кстати, из всех моих собеседников в зале ожидания визу получил только учитель английского языка.

Махнули мы в трактир «Елки-палки», что встречаются ныне в Москве чуть ли на каждом углу, и пообедали с расстройства на тысячу рублей. По «телеку», висевшему под потолком трак­тира, мы узнали, что присутствовали при историческом собы­тии новейшей России — убийстве губернатора Магаданской об­ласти. «Года три не была в Москве, и на тебе, сразу вляпа­лась»,— с иронией думала я. А открытое общество в России уже давно, лет десять. Вон сколько китайцев, казахов, армян, гру­зин, азербайджанцев — жителей суверенных государств — без виз приезжают к нам, живут припеваючи, и никто не собира­ется возвращать их на родину. Да и насчет убийств тоже стало свободно и открыто, как в Америке,— там убивают президен­тов, у нас — губернаторов. Запросто и без последствий».

Я даже заказала 100 граммов водки, но выпить смогла лишь половину: такой был упадок сил. Официантка не имела права убирать невыпитую рюмку. Так и стояла она, недопитая, весь обед как символ «открытого» общества.