Михаил Чижов

Под Новый год навалилась невиданная оттепель и такая мокреть, словно матушка-зима, прежде чистая и мо­розная, согрешила на старости лет с тропическим ветром, неведомо как залетевшим в среднюю полосу России. На до­рогах лужи, а с неба нет-нет да и сорвутся холодные капли зимнего дождя.

На маленькой автостанции толчея. Кассовый зал до от­каза заполнен людьми. Многие желают использовать ново­годние каникулы, нежданно-негаданно подаренные Прези­дентом в последние дни ушедшего года. Декада, в которую мужики России захлебнутся в паленой водке (иной не сы­щешь), а женщины проклянут их, устав стоять у кухонной плиты. Но мир устоит. Это не те 10 дней, о которых писал Джон Рид.

Четыре маленьких кассовых окошечка, забранных ме­таллической решеткой и органическим стеклом. Самая длин­ная очередь в кассу предварительной продажи билетов. Мне тоже сюда. Занимаю очередь за молодой парой, видимо, только что сыгравшей свадьбу. Они с негой в глазах жмут­ся друг к другу, словно котята. На полу талая вода от при­несенного на ногах снега. Сапожки на тонкой подошве у молодой женщины уже промокли, и она безуспешно пыта­ется найти место посуше. Она топчется, переминаясь с ноги на ногу. Муж, обнимая ее, что-то нашептывает ей в уте­шение.

В душном, без вентиляции, зале как туман висит затх­лый запах давно не стиранной одежды и немытого тела. Оглядываю очередь. Вокруг обычные люди, немного хму­рые после вчерашней новогодней ночи. На лицах скука дол­гого ожидания. «Эх, — думаю, — не взял газеты». От этой мысли падает настроение: каждая минута беспечно поте­рянного времени для меня всегда кажется самой нужной и незаменимой.

От кого же все-таки пахнет? Еще раз обвожу глазами весь тесный зал. Наконец-то замечаю, что справа, возле автомата, торгующего горячим кофе и другими напитками, стоит скамья, которую освоили две мрачные личности явно без определенного места жительства.

Раньше их звали бродягами, и, надо сказать, что люди эти вовсе не были отбросами общества. Бродяжничать лю­били многие известные русские писатели и поэты. Умный бродяга часто становился юродивым, глашатаем сокровен­ных и затаенных мыслей народа, ему разрешалось все, как придворному шуту дозволялись насмешки над сильными мира.

Склонность к бродяжничеству — сокровенная часть рус­ской души, признак некой удали, осознанной бесшабашнос­ти, любви к стихийной свободе, никем и ничем не ограни­ченной. Слова «Дух бродяжий ты все реже, реже растрево­живаешь пламень чувств» говорят лишь о растущем равнодушии и наступающей старости. Бродяги — это не ни­щие, часто у них был и стол и кров.

Бомж — это не только слово, родившееся в недрах ми­лицейских коридоров, и не образ жизни человека, решив­шего поколобродить и побродить по Руси, это мрачный сим­вол постсоветской России. Бомжами становятся люди, поте­рявшие работу, лишившиеся крыши над головой то ли в результате бессовестных манипуляций их родственников с пропиской, то ли от тяжкой инвалидности, то ли от запой­ного пьянства по причине планового увольнения с родного завода-банкрота. Бездомные изгои и супербогачи — суть сво­бодного рынка.

Усевшись на скамью с момента открытия касс, они гре­лись, коротая свое шагреневое время, словно драные, об­лезлые коты, распространяя вокруг себя зловоние. Вскоре пришел милиционер и вывел их из зала. Видимо, некто, очень впечатлительный, нажаловался на носителей неснос­ного запаха.

Нетерпеливо стою в очереди и прислушиваюсь к беском­промиссной словесной баталии, разгоревшейся у касс.

—Вы покажите инструкцию, где сказано, что доку­мент должен быть с фотографией, — горячился мужик, лет 60, в меховой кепке.

Ответов кассира мне, стоящему далеко в шумном зале, услышать, разумеется, было не дано.

—Спрятались за решетку и стекла и понимать ничего не хотите. Вон на стене написано: документ, удостоверяю­щий личность, а про фотографию ни слова, — не унимался будущий пассажир.

—О чем это они спорят, — спросил я у молодого му­жа.

—Вы разве не знаете? С 1 января при покупке билетов на маршруты за пределы области надо предъявлять пас­порт.

Я оторопел:

—Как? Зачем? Ведь это явный произвол.

—Вон на стене объявление.

Справа, у кассы, до которой надо было стоять и стоять, висела доска «Информация для пассажиров». С трудом я про­тиснулся к ней. Действительно, согласно какому-то реше­нию — постановлению билеты продают только при наличии документов, а на стене у соседней кассы был приклеен лис­ток «Билеты без паспорта за пределы области не выдают­ся».

—Свобода, равенство и братство в натуре, — обескура­женный, пробормотал я, отходя от объявления. Паспорта у меня не было.

Мужик в меховой кепке, накричавшись вдоволь, но так и не получивший билета, отошел, злобно и в полголоса ма­терясь и обещая, что скоро вернется. Я встал на свое место и лихорадочно стал соображать, что же делать дальше.

Возвращаться домой, а потом вставать в очередь заново? Это два часа езды и еще два часа ожидания. Покупка биле­тов для жены и племянника оборачивалась в неразрешимую проблему. Вспомнил, что в бумажнике есть пенсионное удо­стоверение, которое раньше было нужно для бесплатного проезда на городском, так называемом социальном, транс­порте. Теперь с отменой льгот удостоверение стало не нуж­но. «Может быть, оно поможет? — успокоил я себя. — Ска­жу, что отправляю двух внуков 12 лет в гости. Паспортов у таких детей еще нет».

Заныло больное сердце. Не хватало еще инфаркта из-за такого пустяка, как покупка билетов.

Очередь медленно-медленно, как бы нехотя, двигалась к сомнительной цели.

От стоявшего за мной парня тянуло, как от пивной боч­ки. Бессонная новогодняя ночь давала о себе знать. Похме­лье крутило парнем, словно мощная река щепкой. Он подо­шел к автомату и вернулся с пластиковым стаканчиком кофе. Отпил чуть-чуть, как пьяненький молодец-удалец, грубо расталкивая толпу, пробираясь к объявлению, задел моего соседа. Кофе от толчка залило его руки.

—Ты что лезешь на людей, — закричал ошпаренный сосед. — Не видишь, что люди стоят?

—А что я должен видеть?

—Людей, урод!

—Сам урод.

—Просишь, что ли?

—А ты попробуй.

Назревал скандал. Я чувствовал, что сосед вот-вот плес­нет кофе в лицо наглеца. Но сдержался. Иначе была бы бессмысленная драка, без победителей и побежденных. Они уже встали в боевые позиции, как бойцовские петухи, но потом разошлись. Видимо, еще не совсем пьяные были. Год петуха начался?

За три человека от меня женщина долго уговаривала кассиршу, чтобы та в качестве исключения дала ей детский билет для ее 11-летнего сына. Видимо, у матери не хватало денег на полный билет.

—Ты посмотри, какой он у меня маленький, — слезно просила она, показывая на стоящего рядом худенького маль­чишку. — Он посидит у меня на руках.

—Нет, — гордая от своей принципиальности, отрезала молоденькая кассирша.

Да, бедным всегда не хватает денег, чтобы провести сына в автобусе, или дать ему образование, хотя бы обыч­ное, среднее, или отдать в какую-нибудь спортивную сек­цию.

За два человека до меня кассир потребовала паспорт у старушки, пожелавшей через несколько дней посетить свой старый дом в деревне.

—Так это же территория внутри области, — справед­ливо возразила грамотная бабуля, — и паспорт при этом не нужен.

—Умная очень. Там же близко граница с Ивановской областью, — нашла сомнительный аргумент кассирша. Ви­димо, ей доставляло удовольствие издеваться над людь­ми.

—Жаль, что ты не у меня училась, девочка, — ответи­ла старушка (видимо, учительница географии) — из двоек бы не вылезала.

За окошком кассы наконец-то наступило молчание. Мо­лоденькая кассирша ушла советоваться с более опытной кол­легой.

Интеллигентная старушка деликатно и терпеливо дожи­далась. Прошло минуты две. Обескураженная кассирша все же дала билет бывшей учительнице, но отыгралась на мо­лодой паре, стоявшей передо мной. С них она потребовала два паспорта.

—В моем паспорте есть штамп загса, что я с ним в за­конном браке, — сказала молодая женщина.

—У него на лице не написано, что он Злобин, — изде­валась кассир. — Может быть, это ваш любовник?

—Ну, знаете ли, — возмутилась недавняя невеста.

—Дайте второй паспорт, иначе билетов вам не видать.

—Я очень прошу, — не издевайтесь над нами. — Сейчас же не крепостное право, когда разлучали мужа и жену по прихоти помещика.

—Вот, вот. Тогда было бесправие, а сейчас твердый закон.

—Если бы я брала второй билет на маленького ребенка, его по закону тоже надо было привозить с собой? Но у него на лбу не написано, чей он!

—Хватит мне морочить голову! — кассир почти кри­чала.

У меня заныло под ключицей левой руки. Женщина перед окошком еще раз переступила промок­шими ногами в сапогах на тонкой подошве.

—Нельзя же быть в такой степени жестокой, — ввя­зался я.

Муж стоял рядом со мной и сжимал кулаки. Потом раз­жимал. Сжимал-разжимал.

Кассирша поколебалась, но отказала.

Молодая женщина прикрыла глаза. Бледное лицо засты­ло. Нечеловеческое страдание и непонимание было написа­но на ее лице. Муж молчал. Неопытные, скромные, небога­тые молодые люди. Что ждет вас впереди?

Взятие билетов, как взятие Бастилии. Эта пара была последней в этот день для бессердечной кассирши. Мне по­везло. Я угодил в пересменку. Другая, пожилая кассирша молча выслушала меня, посмотрела пенсионное удостове­рение и дала два билета.

Я подозвал еще не ушедшую пару, молча переживающую свою неудачу у дверей кассового зала, и попросил со­седей в очереди, чтобы они разрешили паре еще раз попы­тать «счастье».

Как много их, этих чиновников, работников в ЖЭКах, кассиров, паспортисток, выполняющих чужую волю, от­штампованную в «твердых» законах и тысячах инструкци­ях.

Возвращаясь домой в троллейбусе, я видел, как ста­рушка с непривычки очень долго возилась в своей потре­панной сумочке и засаленном кошелке, разыскивая 5 руб­лей для оплаты проезда. Ее, старенькую, отдавшую все силы службе государству, мотало, трясло из стороны в сторону, руки дрожали, а на лице застыл недоуменный вопрос: «За что такое наказание?» Раньше смело входила она в троллейбус, и кондуктор, глядя на ее сморщенное лицо, понимающе кивала, не требуя предъявления пенси­онного удостоверения. Лицо было пропуском, возраст — гарантом льготы. А теперь этот ласковый ранее кондуктор стоит над душой, требуя 5 рублей. А пальцы дрожат от старости и нежелания отдавать деньги. Отдай-ка сразу, сейчас, а когда и сколько будет возвращено, неизвестно. За всё теперь плати. И за строительство в годы пятилеток, за голод и лишения в войну, за восстановление хозяйства после разрухи. За всё деньги давай.

Эх-ма. И вновь защемило под ключицей. Дома я опроки­нул фронтовую порцию водки и стал собирать вещи для поездки в деревню. Там, в глухом, безлюдном месте, в пу­стом родительском доме, вокруг которого на десятки верст нет ни жилья, ни власти, ни кассирш, ни автобусов, ни благ от монетизации льгот и свобод. Я буду один среди по­лей, занесенных крахмально-белым снегом, среди тонких берез и осин.

Мне надо «вычистить» голову, как улицы от хлама и от­бросов, накопленных в родном городе, все более и более неузнаваемом.