Михаил Чижов

Она промолчала и лишь ласково погладила мне спину, потрепала мышцы. Потом слегка прислонилась ко мне так, что мне опять захотелось поплавать, чтобы скрыть свое смущение.
— Мой сценический псевдоним — Яна. Яна Янсен. Неплохо, правда?
— Лелька! Пойдем домой, а то мама будет ругаться,— закричал ее братишка.
— Что же, пора,— сказала она с легким вздохом.
А у меня кольнуло в груди от предчувствия какой-то большой радости.
Мы быстренько оделись. Солнце плавало где-то у горизонта, и от него поперек реки уже легла слепящая глаза золотистая дорожка. Сосновый бор в предзакатные часы стоял сонным чертогом, лениво отражая рыжими стволами лучи уходящего солнца.
— Ты проводишь нас? — полуутвердительно спросила она, ласково улыбнувшись мне, как старому знакомому.
Я сглотнул невесть откуда взявшуюся слюну, на миг потеряв дар речи, и лишь отчаянно кивнул головой в знак согласия.
Грациозно-стройная, она подошла к брату и что-то шепнула ему на ухо. Он пошел вперед. Моих однокурсников на пляже к тому времени уже не было.
Я двигался словно лунатик, не глядя под ноги, и часто спотыкался на корнях сосен. Время от времени, что-то рассказывая, я взглядывал ей в лицо и ловил в его выражении одобрительную приветливость, а порой и восхищение. Меня это вдохновляло. В незнакомом городе все дороги длинны, но сейчас время пролетело как стрела. Мы свернули к какому-то скверику, и она остановилась, слегка дотронувшись до моей руки, тихо прошептала:
— Вот здесь, через два часа мы встретимся,— и показала на скамейку под густым кустом боярышника.— Дальше идти тебе не надо.
— Хорошо,— еле слышно сказал я, подавляя нервную дрожь.
Два часа. Они могут быть длиннее дня. Я даже не знал, как отсюда пройти в свое общежитие. Отходил, запоминая дорогу назад. Нашел столовую и заморил червячка. Тут же купил три гладиолуса, с трудом отдавая себе отчет, что мне придется жить впроголодь оставшиеся дни до отъезда.
В ожидании ее у меня бешено колотилось сердце, будто я пробежал в соревновательном темпе километра полтора. Сердце!? Оно чувствовало ее искреннюю заинтересованность, но не задавало вопросов: «Почему?», «Зачем?» Оно ожидало, томясь от нетерпения.
Она была прекрасна. Светло-шоколадный цвет лица. Крупные, широко поставленные черные глаза, темные, коротко стриженные волосы. Какая-то воздушная кофточка и коротенькая юбчонка, почти не закрывающая стройных, загорелых ног.
— Девочка на шаре,— вырвалось у меня.
— С этого я начинала в цирке,— серьезно ответила Оля.— Но Пикассо мне не нравится: бесконечные метания в живописи и жизни.
Я, волнуясь, протянул ей цветы.
— Какая прелесть,— с удовольствием сказала она.
И снова в ее голосе я отметил доверчивое одобрение.