Михаил Чижов

Она опустилась, как бы обессиленная, на скамейку. Некоторое время мы не могли произнести ни слова, и не из-за того, что нечего было сказать, а оттого, что два часа ожидания определили за нас все полно и четко без слов. К этому времени мы уже не боялись друг друга.
— О чем ты думаешь? — нежно спросила она.
— О тебе.
— Какой ты славный,— она произнесла это серьезно и как-то задумчиво.
Мне показались обидными ее слова:
— Хорошо, что в тоне твоем не было снисходительности.
— Дурачок. Я сама не знаю, что со мной. Я уже целый месяц невольно наблюдаю за вами, за тобой. Вы меня не замечали. Я была в стороне и одна ходила на пляж, брат был в пионерлагере. Вначале вы привлекли мое внимание грохотом шахмат, высыпаемых из деревянной доски.
Оля долгим взглядом посмотрела на меня, а потом продолжила. Я сидел еле дыша.
— Я почему-то сразу стала болеть за тебя.— Моя рука как бы против воли потянулась к ней и взяла ее пальчики.— Ты почти никогда не обманывал мои надежды, даже когда играл с
нашими мужчинами. Ты сильно играешь в шахматы? — неожиданно спросила она.
— Я бы не сказал. Что-то на уровне второго разряда.
— Да, и твоя самокритичность была мне по душе в отличие от похвальбы твоего однокурсника.— Она говорила, я догадался, о Лёхе.— Мне нравилось смотреть на тебя, когда ты читал книгу, и ничто не могло отвлечь тебя, а я украдкой наблюдала за выражением твоего лица, отражавшего, казалось, все прочитанное. Ты же меня не замечал, и это даже мне нравилось.
Я, оглушенный, молчал, и неведомая дрожь пробирала меня до костей, несмотря на теплый вечер.
— Ты не подумаешь, я это знаю: вот новая Татьяна Ларина. Я изучила за все дни, когда ты был на пляже, кажется, все твои мысли и привычки. И я не глупенькая десятиклассница, а штатная цирковая артистка. Но через год уйду поступать в институт, и мне так надоели похотливые поддержки моего партнера, что...— она замолчала. Я быстро отдернул руку, а Оля весело рассмеялась: — Нет, нет. У тебя хорошая рука.
Я взял обе ее руки и приблизил к своим губам. Она медленно закрыла глаза и, освободив руки, обняла мою голову. Я где-то читал, что если женщина гладит шею мужчины, то он ей желанен. Я поцеловал ей глаза, задерживаясь на каждом продолжительное время, а, когда она их открыла, они излучали счастье и... печаль.
— Мне так хорошо с тобой! Я люблю тебя,— серьезно сказала она как бы для себя.
Я целовал мягкие, податливые губы, которые Оля подставляла мне без страха и сомнений, гладил ее прекрасное лицо. Но глаза, ее глаза, когда она их открывала, поражали меня неземной грустью...