Михаил Чижов

И мы бежали перекладывать гвозди на другие рельсы, по которым трамваи мчатся в гору.

Постепенно гвозди становились плоскими. Мы прятали их в укромные места и разбегались по домам, на бегу договариваясь о завтрашней встрече.

Утром мы выстругивали ножами деревянные ручки. Стачи­вали напильниками бывшую шляпку гвоздя и насаживали его на ручку. Дерево не выдерживало, раскалывалось.

—Эх, черт возьми,— ругался первый, кто пытался это сделать.

—Чего, чего? — подбегал кто-то из нас.

—Значит, в деревяшке надо сделать дырку,— соображали мы.

Но попытки сделать заточки острыми ни к чему не приводи­ли, даже кожу на руке невозможно было порезать. Мы дога­дывались, что железо не то, но не признавались себе в этом: рушилось воплощение хорошей идеи.

На следующий день Сашка, что-то выведав, предложил за­калить гвозди. Что это такое, мы не совсем представляли, а Сашка важничал, не отвечая на наши нетерпеливые расспросы. Он незаметно умыкнул несколько спичек из коробка, что ле­жал в печурке нашей огромной русской печи, и мы побежали в овраг. Пустые коробки всегда у нас были с собой, мы поднимали их на улицах про запас. Чего только не было в наших мальчи­шеских карманах! Как правило, обязательными считались два кремневых камушка и пустой спичечный коробок.

По дну Ярильского оврага протекал сильный ручей, соби­рающий воды множества родников, которые не замерзали в самые сильные морозы. На берегу ручья мы и разводили всегда костер — самое замечательное и любимое действо мальчишес­кой жизни. Здесь нас не могли достать взрослые, крутые скло­ны оврага отбивали самый жгучий «воспитательный» зуд с их стороны. При взгляде из глубины оврага вверх всегда брала ото­ропь — так высоки были склоны, и возникало острое чувство своей малости.

У ручья сложились свои бережка из мылкой ржаво-корич­невой опоки. Удивительной прозрачности вода, громко журча, омывала известняковые камни, булыжники. В боковом ответв­лении, откуда брал начало ручей, было устроено проточное корыто для полоскания белья. Как руки женщин терпели такую холодную воду? Несколько раз, когда нам надоедало купаться в Оке, мы устраивали на ручье запруду. О, как нам нравилось что-то строить! Всепоглощающий азарт охватывал нас, и мы как очумелые, торопясь и подгоняя друг друга, таскали камни, нарезали дерн, копали глину для обмазки сооружения.

—Давай, давай! — кричали мы, и неуемный восторг блес­тел в наших глазах.

И не было ни одного, кто пытался бы отсидеться и прово­лынить. Слава азарту, наполняющему жизнь смыслом, целью, пусть самой маленькой. Позднее, в школе, директор ее, инва­лид Великой Отечественной войны, отдавший ей душу и пра­вую руку, говорил о значении простой цели, помогающей пре­одолевать трудности: «Оставляя дома любимую игрушку, слад­кую конфетку, думайте, мечтайте о них, и самые скучные занятия не будут казаться удручающе монотонными и ненуж­ными». Филолог по образованию, он обладал к тому же оратор­ским даром, говорил складно и доходчиво. Иногда приводил в класс загулявшего после перемены ученика, крепко держа его за ухо левой единственной рукой, и говорил с издевкой: «Это же ребенок!» так, что получалось «жеребенок». Мы лишь робко улыбались, чтобы показать свою понятливость.