И тек наш разговор легко и непринужденно, скрашивая и оживляя долгую дорогу, равную примерно, расстоянию от Нижнего Новгорода до Москвы. Проехали Балтимор и первую столицу США Филадельфию (в переводе с латыни – «город братской любви») и ряд других городков, 2-3-х этажных, щедро рассыпанных бисером по всему побережью Атлантики. Чистота, просторные дороги, виадуки, развилки, мосты, лесополосы, в которых не останавливаются, чтобы сделать жест: девочки – налево, мальчики – направо. Здесь придорожные китайские ресторанчики с шведским столом, где за 10 долларов можно набить живот до отвала, и сходить в комнату отдыха (Rest room), так стеснительно именуют американцы туалеты.
В 14 (2 рм) часов мы были на Брайтон-авеню. В Бруклине разговорный язык - русский. По-английски, если заговоришь, тебя не поймут. Вывески исключительно на русском языке: «Черное море», «Петербург», «Книги», «Продукты», «Одесса». Действительно, Одесса, но с цифрой 2, как пишут на узловых железнодорожных станциях. Здесь фрукты-овощи на лотках вывалены прямо на улицах (в остальной Америке такого нет) и без того не широких, да к тому же из центра их торчат железные сваи эстакад сабвея (subway) – надземных линий нью-йоркского метрополитена. По видимым снизу рельсам время от времени проносятся с шумом и лязгом поезда подземки так, что трудно разговаривать, и все замолкают, и с пониманием заводят глаза к небу, будто ожидая весточки от Бога. И снова опускают их долу вниз, и роются в фруктовом изобилии, гортанно приказывая что-то продавцу.
Одесса! Ни дать, ни взять. Какая-нибудь Малая Арнаутская, или на крайний случай Большая, включая Привоз. Взять любое описание дореволюционной Одессы – это будет нынешний американский Брайтон-авеню. Это заметил и Есенин, и Маяковский через два года, побывав здесь.
Горланит
по этой Америке самой
стоязыкий
народ-оголтец.
Уж если
Одесса – Одесса-мама,
То Нью-Йорк –
Одесса-отец.
Нетрудно далось и мне это сравнение, тем более что Бруклин набился за 80 лет русскоязычными евреями, как сельдями бочка. Здесь на трехмильном пешеходном деревянном молу (американцы зовут его бордвок) Брайтон-бич (beach – пляж) играют в шахматы на деревянных скамьях Аркаши, Марки и Иосифы, сыпят одесскими прибаутками после каждого удачного хода, подзадоривая соперника и проверяя его выдержку. И я сыграл против одного из них, не посрамив земли Нижегородской, за что стал уважаем и обеспечил еще одно американское знакомство. Вокруг стояли болельщики втрое большем количестве, чем игроки, в просветах между ними можно было, подняв голову между шахматными ходами, разглядеть мелкие волны Атлантического океана, тихого и ласкового, как предвечерняя Волга. Подходили ещё люди, останавливались, комментировали ход игры, и мне казалось, что я в Нижегородском парке имени Кулибина, как в юности, сражаюсь в любимую игру. Ни одного английского слова вокруг. Ни одного за все четыре дня.