Михаил Чижов

Грязноватым в нравственном отношении стал современный мир, но стать чище отнюдь не стремится. Различного рода исследователи копаются, словно кроты, в истории, биографиях знаменитых писателей, политиков, ученых, отыскивая не облагораживающие их деяния факты, а, наоборот, унижающие честь и достоинство. «Черные копатели» забывают простую и благородную истину, что о покойном нельзя говорить плохо. Тем более, насильственно выдернутым из жизни.

Речь идет о Джоне Фитцджеральде Кеннеди. Каких только подробных мерзостей о нем не напечатано с той далекой поры, когда в результате заговора его  застрелила демократичная Америка. О том, что он распущенный сексуальный маньяк, что по его команде лишили жизни Мэрилен Монро, что он дружил с мафией и ей обязан своим избранием на пост президента. Пишут, судачат обо всем, но очень мало об истинных причинах его убийства. Наверно, о такой полной «демократии» мечтают её апологеты на протяжении всей истории Штатов: говорить – не то, о чем думаешь, стрелять – когда и в кого захочешь, писать – на кого покажет палец с Уолл-стрита.

Однако, никакие инсинуации о человеке, которого я уважаю с детства, не могут поколебать мой идеал. Видимо, от него исходит та самая энергетика, которую может уловить неиспорченная детская душа. О Чехове, например, пишут западные исследователи, но их сексуально озабоченные мозги не видят ничего иного, кроме постельных сцен. Тот же каток катят и по Кеннеди.

Мое, уже взрослое, сознание совершенно не задевают никакие неблаговидные суждения или сплетни, роящиеся вокруг любимых мною людей и событий. Хорошо это или плохо? Наверно, хорошо. Любое дело, процесс, явление и, конечно, человек имеют положительные и отрицательные стороны, плюсы и минусы. Умение сосчитать их – свойство не только трезвого расчета, но и интуиции. И хотя характер человека, по наблюдению французского философа Мишеля Монтеня, текуч и противоречив, видимо, идеализация положительного героя в детстве, желание следовать его поведению  помогают сохранению постоянства чувств на долгие-долгие годы.

…Впервые имя Джона Кеннеди я услышал, как это не покажется странным, 4 ноября 60-го года на уроке труда в средней школе, когда преподаватель, понимающий толк не только в токарном деле, спросил нас, четырнадцатилетних, какое событие произошло вчера в мире. Круглоголовый, небольшого роста, шустрый, как веретено, Вовка Дубинин выкрикнул: «Выбрали нового президента Америки!» - и гордо закрутил головой в поисках одобрения.

-Молодец, - похвалил его учитель и спросил:

- Звать его как?

Он обращался уже непосредственно к Вовке, как равному собеседнику, и тот заважничал, но тут же поперхнулся. Вовка забыл имя президента далекой от нас страны.

-Джон Фитцджеральд Кеннеди, – медленно и внушительно произнес учитель.

Прежде всего, мне понравилось наличие в имени слова Джеральд, сразу же напомнившего любимого героя – мустангера Мориса Джеральда из книги «Всадник без головы» Майн Рида.

Сейчас я улыбаюсь над критериями, что служили основой для детских оценок. Но, вероятно, одной из важных частей воспитания является создание опорных, запоминающихся узлов памяти, вокруг которых гнездятся заметные события и воспоминания, формирующие мировоззрение.

После занятий в школе я завернул к киоску «Союзпечать» и купил газету с портретом тридцать пятого президента США.

-Нравится? - спросил я маму, показывая портрет.

-Скуластый, - сразу же подметила она и сделала вывод, - значит волевой.           

Сама она была скуластой и точно знала возможности своего характера. 

С тех пор я стал интересоваться не только спортом, но и политикой, а всё, что касалось Джона Кеннеди, вызывало у меня живейший интерес. Хотя и скудно освещались тогда события вокруг Карибского кризиса, но можно было понять и оценить роль молодого Кеннеди в предотвращении третьей мировой войны, его мужество в переговорах с хитрым Хрущевым, который был старше своего оппонента на 23 года. И все-таки они, такие разные и непохожие, смогли говорить на одном языке. Том единственном языке, что гарантирует право на жизнь народам планеты Земля. Когда мысли проникнуты заботой о простых людях, они понятны всем. Именно эти мысли объединили бостонского миллиардера Джона Кеннеди, выпускника Гарвардского университета, ортодоксального католика, с сыном босоногого  пастуха из курской деревеньки Калиновка, вечным студентом всевозможных академий, курсов руководящих партийных работников и ярым атеистом. 

Трудно найти более непохожих людей, чем эти двое. И если про Хрущева прямо можно сказать, что он пришел в большую политику из низов, то, как же узнал богатый потомок аристократического клана о думах простого народа? Возможно, подсказала война, которую он, будучи морским офицером, прошел на торпедном катере «ПТ-109», и, отдавая дань памяти погибшим товарищам, посвятил им свою книгу «Профили смелых». Тяжелые ранения. После них Джон Кеннеди был вынужден носить поддерживающий спину корсет и ботинки с высоким супинатором в одном из них, чтобы скрыть хромоту.

Я не психолог и не знаю теоретических основ зарождения любви. Я лишь догадываюсь, что не надо искать подтверждений и обоснований своему чувству, которое, как зрение, слух, язык, обоняние, осязание, дано Богом и необходимо для общения людей. Откуда во мне, провинциальном мальчишке из простой семьи, была «испанская грусть» к президенту из неведомой и недоступной даже в мыслях Америки?

Это потом, значительно позднее, разойдутся миллионными тиражами подробности жизни и убийства самого молодого президента в истории США, и многие полюбят его, жалея. Но это потом…

Первым, неискоренимо прочным в первый приезд в Америку было желание посетить могилу обожаемого мною человека. И вот через сорок лет после убийства президента мы с сыном приближаемся к Арлингтону, к месту его последнего упокоения.

Сын оплачивает чернокожему  копу, сидящему в стеклянной будке с кондиционером, парковку автомобиля в многоэтажной стоянке, и мы  выходим на воздух, жарко натопленный вирджинским солнцем. Билет за парковку – это пропуск на кладбище. Кладбищем, в нашем понимании, назвать то, что перед глазами, невозможно. Это скорее мемориальный парк с потрясающе ровными рядами белых, стоящих вертикально узких плит, напоминающих издали аккуратные колышки. Под тяжелыми, немигающими взглядами полицейских мы проходим через прохладный «визит-центр» у ворот Хэтфилд, выдержанный в строгих черно-белых тонах, торжественный и гулкий, и вновь окунаемся в липкий от жары воздух. Поток людей, не густой, но достаточно плотный, движется по дорожкам, покрытым светлым асфальтобетоном. Навстречу идут представители всех рас и народов мира: черные, желтые, белые лица из Африки, Азии, Европы, Австралии.

Дорожки своей извилистостью напоминают нам произвольное оформление российских мест вечного приюта, но здесь с любого места петляющих тропинок, куда ни глянь, можно видеть идеально прямые линии из белоснежных постаментов. Нет ни холмика, ни оградки, ни единого намека на обособленность территории. Четко и недвусмысленно реализуемое правило: перед Богом все равны - президенты, адмиралы, поэты, политики, солдаты. 200 тысяч могил, 170 гектар скорби.

Метров триста мы идем прямо. Я начинаю волноваться: неужели так далеко от входа похоронен президент, ведь всех великих и трагически погибших, хоронят обычно при входе на кладбище. Сын успокаивает меня: вот схема, мы идем правильно. Дорожка, наконец, поворачивает вправо и ползёт в гору. Вверху, на зеленом холме виднеется дорический портик прекрасного дома. Местечко Арлингтон, бывшая плантация приёмного сына Джорджа Вашингтона, раскинувшаяся на холме и прилегающих к нему лугах. Дворец в античном стиле на вершине холма - это дом хозяина, из которого панорама столицы США видна как на ладони.

Примерно, на середине холма балюстрада, возле которой идеально ровное место, покрытое прямоугольными плитами из желтого песчаника. Они  не притерты друг к другу: между ними зеленые ленты травы. А вот и главные четыре сиренево-черных плиты: две большие в центре и две маленькие по краям. Муж, жена и два их ребенка. Сын Патрик, которому Бог отвел 40 часов жизни, и девочка без имени, умершая при родах. Нелегкая судьба выпала на долю знаменитых родителей. До 2002 года были живы еще два взрослых потомка Джона и Жаклин: Кэролайн и Джон-младший, погибший при пилотировании одномоторного самолета.

Джон-младший, которому в год убийства отца было всего два года. Именно он стал героем самой эмоциональной по силе воздействия сцены во время похорон. Когда гроб после отпевания вынесли из собора, а оркестр в последний раз заиграл гимн «Слава вождю», и военные взяли под козырек, маленькая ручонка сына тоже решительно поднялась в салюте. Эту сцену крутили сотни раз по телевизору, в сотнях тысяч фотографий она обошла весь свет. Маленький мальчик в коротком светлом пальтишке, в белых, сбившихся носочках, отдает честь погибшему отцу. За ним стоит сморщившийся, словно от зубной боли, дядя  - Роберт Кеннеди, судьба которому отвела лишь пять лет после убийства старшего брата. Его застрелили в упор.  Несчастная семья. Несчастная страна?

Под центральной плитой, слева, покоится простреленное тело Джона Кеннеди. На ней  высечено полное имя, годы жизни, католический крест и… более ничего. «Только для великих людей доступен такой лаконизм», - с уважением подумал я. Вокруг кустики трилистника, любимого растения  президента, посаженные Жаклин Кеннеди в годовщину смерти мужа. Рядом и ее мемориальная плита. Чуть поодаль, ближе к холму, желтый треснутый пополам диск из того же песчаника, чуть-чуть возвышающийся над плоскостью могильных плит. В центре его пламя. Я склонил голову и осенил крестом могилу, произнеся традиционные слова: «Господи, спаси его душу грешную». Вспомнил «Гамлета»: «Спи, убаюкан пеньем херувимов». Вряд ли, кто еще в этот день осенял могилу Кеннеди православным знамением.      

Вокруг фотографировались десятки людей, но было не тесно, а как-то уединенно и благоговейно тихо. На зеленом, похожем на бархат, склоне холма, обращенном к могиле Кеннеди, не было белых рядов  могильных постаментов, их линии не мельтешили в глазах, не отвлекали от главного. Стал понятен замысел создателей мемориала: надо пройтись пешком, проникнуться духом скорби и подготовить себя к восприятию невозвратимой потери великого человека, каким был Джон Фитцджеральд Кеннеди. Он был велик не только для Америки, но безмерно популярен и почитаем во всем мире, особенно после разрешения Карибского кризиса в октябре 1962 года.

Мы тоже сфотографировались. Позже, разглядывая фото, я вздрогнул от поразившей меня символики:  на фоне темных кустов, живым забором окружающим площадку с могилой Кеннеди, парил алый цветок вечного пламени, невидимый в тот день под лучами яркого солнца.

В зале Джона Кеннеди, что находился в мемориальном доме у ворот Хэтфилд, мы долго стояли, рассматривая вещественные свидетельства памяти американцев о своём безвременно погибшем президенте. Отлитые из бронзы, гипса, силумина сувенирные бюсты тридцать пятого президента были выполнены бездушно: Кеннеди был абсолютно не похож. Я повертел их в руках и наткнулся почти на обязательную наклейку: «Made in China». Что же, нормальный итог развития экономики США: даже производство бюстов своих президентов янки размещают за рубежом – прибыль от дешевой рабочей силы стран третьего мира, прежде всего. Тут хваленый патриотизм дает трещину.

Я решительно отложил их в сторону – это не лицо Кеннеди, это не память о нем. Более всего мне понравился его портрет на значке в виде почтовой марки, разделенной на две части. На левой стороне вечный огонь, а на правой – Кеннеди с задумчивой полуулыбкой. Еще я купил богато иллюстрированную брошюру Роберта Стайна «Убийство Джона Ф. Кеннеди» и закладку для книг с фотографиями сорока двух президентов США. Брошюру я стал перелистывать тут же в зале, и меня охватили воспоминания...

Первое фото. Техас. Сутки до убийства. Тридцатичетырехлетняя Жаклин в розовом костюме первой спускается, улыбаясь, по трапу президентского самолета с номером 26000. За ней президент, щурящийся от лучей техасского солнца. Текст: «Джеки!» – закричала какая-то женщина, и толпа подхватила:  «Джеки! Джек-ки-и-и!»

Президент шутит  с репортерами: «Вы помните меня? Я тот парень, что прибыл в Техас с Жаклин Кеннеди!»

…Пятница 22 ноября 1963 года. Поздним вечером я вернулся из школы после занятий во второй смене и комсомольского собрания и закричал с порога:

-Мама, дай поесть!

Я собирался после ужина заливать с ребятами каток возле дома, и поздний час был не помехой.

-Тише, - сказала она грустным голосом. - В Америке убили президента. Обвиняют русских, коммунистов.

Потом добавила после паузы:

- Неужели опять  война? Послушай, что говорят по радио.

Я бросился к приемнику – старенькому трофейному «АЕG», легко берущему «Голос Америки». Последние новости шли через каждые 15 минут и чередовались тревожащими душу мелодией Героической симфонии Бетховена. Наряду с грустными известиями из Далласа приводились высказывания крупных политиков всех стран мира. Запомнились слова: «Горе от его потери мы унесем в свои могилы». Я онемел от скорби, несущейся из динамика. 

В субботнем выпуске газеты «Известия», которую мы выписывали, ни слова об убийстве, конечно, еще не было: не успели. А так хотелось узнать официальное мнение. Я помчался на центральную площадь к «Дому связи», где выстоял длинную очередь, чтобы купить еженедельник «Неделя» с портретом Кеннеди во всю первую страницу. Помню, как солидные мужчины, едва взяв из рук киоскерши номер, буквально застывали на месте, тревожно вглядываясь в портрет. Подробностей не было никаких – рано. Сухие, уже известные факты и крупные буквы имени. Портрет этот до сих пор в моем архиве.

Я смотрел тогда на симпатичное скуластое лицо Джона Кеннеди и грустно думал: «Как же так? Как можно убивать человека из-за ненависти к его успехам?» В том, что его убили по этой причине, я почему-то не сомневался: очень уж он был заметным и  притягательным человеком. Таким личностям надо быть всегда великодушным и щедрым, а он, видимо, когда-то не поделился с кем-то своей победой – вот и нажил врагов. И еще я по-детски думал: «Разве можно убивать мудрого человека, прекратившего испытания ядерного оружия под водой, в космосе и  атмосфере?» На политзанятиях в школе нам приводили слова Джона Кеннеди, свидетельствующие, по мнению учителей, о могуществе СССР: «Мы, США, располагаем термоядерным оружием, которым можем дважды уничтожить СССР. Но и Советский Союз располагает термоядерным оружием, которым он может уничтожить США единожды, так что второго раза уже не понадобится». Я в это время думал не о силе СССР, а об уме Кеннеди.

От тех времен врезалась мне в память одна знаменательная фраза советолога из интервью, которые чередовались с новостями из траурной Америки. Она поначалу удивила меня своей на первый взгляд фантастичностью. Советолог сказал буквально следующее: «В России через тридцать лет будет либерально-буржуазное государство». Ну, никак невозможно было поверить этому в то время. Тогда я подумал, вот врут черти капиталистические, чтобы обработать мозги советских людей, слушающих репортажи о событиях, связанных с убийством президента США.

В моей памяти эти слова всплыли, когда стал разваливаться Союз, и я удивился провидческому дару того безымянного оракула. Случаен ли был тот вывод из анализа политической ситуации в СССР, переживавшего в те годы лучшие времена, или закономерен, я не знаю. Может, тот провидец уже готовил пятую колонну в СССР, готовую совершить буржуазную контрреволюцию.

Тогда я был молод и наивен. Быстренько приготовив уроки, я  приникал ухом к приемнику, телевизора у нас еще не было, и боялся пропустить хоть слово. Это было мировое потрясение. Я стал уважать всех руководителей стран, что участвовали в похоронах Джона Кеннеди. Корреспонденты особенно отмечали мужество не совсем выздоровевшего после недавней болезни Анастаса Микояна, его тонкие и умные слова соболезнования, а также категоричный отказ французского президента Де - Голля от предложенной ему охраны.

Тогда был другой, чем ныне, мир, другие люди. Люди, пережившие войну. Я не говорю, что сейчас и то и другое хуже, но уверен, что убийство Джона Кеннеди открыло миру возможность безнаказанной вседозволенности. Сейчас модно говорить, характеризуя какой-либо исключительный случай, что мир раскололся на «ДО» и «ПОСЛЕ». События «Норд-Оста» раскололи, таран «близнецов» 11 сентября расколол. Будет еще много потрясений, которые «поменяют» мир. Искусно подаваемая властью и средствами массовой информации бесчисленная череда всех и всяческих потрясений уже давно расколола сознание людей, притупила искреннюю сострадательность народов, посеяла зерна зла, способствующие их разобщению.

И эту форму правления, политической и социальной организации общества, государства и власти, при которой возможны такие убийства, правящая элита Америки называет демократией. Но демократия несовместима с опекой сверху, со стороны каких-либо правящих сил. Патернализм неизбежно перерастает в бюрократический или олигархический контроль демократического процесса. Многие из нас забыли, как мы, шестидесятники, смеялись над «достижениями» американской демократии, подарившей миру примеры необузданного насилия. Ведь «охота на ведьм» в период маккартизма, убийство братьев Кеннеди – президента и кандидата в президенты, грязная война во Вьетнаме, убийство Мартина Лютера Кинга, «Уотергейт» Никсона, переворот в Чили – все это в недалеком прошлом. А в настоящем – роль мирового жандарма, самостоятельно выбирающего очередного «врага» для демонстрации непреодолимой силы, независимо от его географического расположения. То ли в Европе – Югославия, то ли в Азии – Афганистан, Ирак.

Забыли мы об этом не случайно: советолог из США 40 лет назад расчертил мир как шахматную доску, наметив для СССР черную клетку либерально-буржуазной формы существования со всеми ее «демократическими» прелестями. Наше руководство, ничтоже сумняшеся, поставило народ, словно троянского коня, на эту клетку мирового развития.  

Кто-то в свое время жестко назвал убийство Джона Кеннеди «азбучным убийством». Далеко не случайно и символично, что до сих пор не найдены конкретные убийцы президента. «Отсутствие» их, оставшихся безнаказанными, с особой силой подчеркивает, что на заочной скамье подсудимых не отдельные лица, а больное общество. Американское общество заболело первым.

Демократия, прежде всего, должна предусматривать соответствие формально провозглашенных и реально действующих норм общественных отношений, уважение к человеку, подлинного доверия ко всем формам управления и к согражданам, устранение привилегий для отдельных общественных групп и категорий граждан, органов власти. Да простит мне читатель столь длинное определение основных черт, составляющих основу демократии. Согласитесь, что трудно сдержать улыбку при чтении этих строк, представляя реалии американской демократии. О каком уважении к человеку, носителю высшей власти, можно говорить,  когда в день убийства в одной из школ зажиточного пригорода Далласа школьники четвертого класса от радости захлопали в ладоши при известии, что в их городе убит президент США. В каком обществе можно так воспитать детей? Кто поверит, что когда они повзрослеют, то станут альтруистами.

Характерный штрих. Написав это слово, я решил уточнить его смысл. Открываю «Новый энциклопедический словарь», изданный в новой России в 2000 году. Нет такого слова! Как же так? Сотни лет оно было в ходу. Проверяю, заглянув в «Советский энциклопедический словарь» 1981 года. Уф! Есть! Вернее, была «бескорыстная забота о благе других людей». Я твердо уверен, что это не простое упущение, а вполне закономерный исход развития «демократического» общества, которому гораздо ближе латинское «человек человеку волк». Не случайно, обращаясь к читателю, авторы нового словаря говорят, что при его составлении исходили из «современного состояния человечества». Вот так и не иначе! Скоро слово «альтруист» будут использовать в иронично-шутливой форме, наподобие «дурачок»…  

30 тысяч страниц доклада комиссии масона Уоррена, расследовавшей убийство Кеннеди, направлены на то, чтобы доказать версию убийцы-одиночки, не связанного ни с какой тайной группировкой. Казалось бы, эта версия удобно защищает устои демократии: ну, что взять с психа? Они всегда есть и будут. Однако и эта версия имеет значительные минусы. Американцы, как известно, нация индивидуалистов, и каждый из них - олицетворение всего народа, так они считают. Но если Освальд был одиночным убийцей, то напрашивается удивительный вывод: в любом американце сидит склонность к насилию, если он вдруг берет ружье и один-одинешенек идет убивать президента, неизвестного ему по сути человека. А каждый гражданин – собирательный образ народа, следовательно, это нация насильников, с радостью и удовольствием исполняющих роль мировых держиморд.

Какое уж тут уважение к личности. Откровенная и всепоглощающая жажда власти и возможность ее достичь. Для сильных и богатых в этом заключается основная прелесть демократии по-американски. «Демократия начинается тогда, когда у тебя в кармане миллион долларов», - откровенничает Джордж Сорос. Согласимся: ему виднее. Есть и другие варианты демократии, но США насаждает свой вид силой.            

Был социалистический способ организации общества и демократии, но сплыл при активном вмешательстве США. Нет, не человечество разуверилось в коммунистической идее. Ее обескровили и растащили по личным закромам меркантильные и неумные люди, случайно оказавшиеся у власти. Бог с ней, с идеей. Меня не форма социально-политического устройства волнует, а содержание души человека.

Основной проблемой современности становится всё более ощутимая разница между уровнем технического прогресса и состоянием духовного развития личности. Обратно пропорциональная зависимость между упомянутыми категориями уже стала зримой реальностью, и не замечать ее невозможно. Мир машинного человека непонятным образом скудеет, сохнет, как свиная кожа в сушильной камере. Шагреневая кожа совести. И чем умнее машина, тем непривлекательнее «нутро» человека, ее обслуживающего.

В СССР пытались решить очень сложную задачу: сформировать искренность во взаимоотношениях, развить совестливость. Не получилось. Во многом мы шли впереди, предугадывая будущие нравственные проблемы. Недаром многие идеи, развитые при  социалистическом строе, сейчас активно внедряют в Японии, Китае ...

Много вопросов задала жизнь за 40 лет, что канули в лету с той памятной осени 63-го  года. В большинстве случаев никто не пытается на них отвечать. Фатализм стал исключительно моден. Мир еще более посуровел и кардинально сменил систему ценностей в человеческих взаимоотношениях. Теперь редкие люди искренне заплачут на улицах, не стесняясь своих слез. Время романтиков прошло.

…Я вздохнул и закрыл брошюру. Посещением могилы любимого человека я как бы замкнул круг жизни, связанный с ним.

Пробежался взглядом по лицам 42-х президентов, что аккуратно разместились на книжной закладке. Серьезные, вдумчивые лица. Лишь последние семеро, начиная с Никсона, скалят зубы в безудержной улыбке. Узники позы и роли, навязанной им американским обывателем.

 Жить стало веселее, господа?