Михаил Чижов

Потом мы пронесли останки четы Карамзиных по парку, словно показывая, что жив парк, жив, хотя и нездоров. Шли по Арзамасской дороге, перекрытой для движения ГАИ, и воз­никла мысль: неужели мы что-то стали понимать? Шли две сотни людей: стариков, старух, школьников и совсем малень­ких детей из ближайших деревень. Никто не заставлял их сюда приходить, разве что зов души. Зов прощения за совершенные ранее надругательства над останками благодетелей.

Рядом со мной шел 68-летний крепкий седой мужик из де­ревни, рассказавший, как в 1948 году он вместе со школьника­ми разбивал здесь сад, как ухаживали за ним и за парком на уроках биологии и труда. Яблони ныне высохли.

На новой могиле, у кромки воды пруда, звучали речи. Глава администрации района говорил об исторической справедливо­сти, известный писатель — о возрождающейся России, глав­ный врач больницы — о добрых делах Карамзина, инвестор — о том, что это лишь начало пути по воссозданию усадьбы — частицы истории России, директор школы — о воспитании под­растающего поколения. А мне подумалось: «Ну, почему вы, ди­ректор, не приведете сюда ребят, чтоб расчистить завалы из мертвых сучьев и деревьев, скосить сорную траву, побелить стволы оставшихся лип, убрать мусор. Да мало ли здесь по­сильной для детей работы? Тогда бы не потянулась рука для совершения нечестивого поступка и сейчас, и впредь...»

Над нами шумят вековые липы и дубы, посаженные Авро­рой Демидовой-Карамзиной, урожденной Шернваль, жены стар­шего брата Александра Карамзина — Андрея.

Горели свечи, благоухали цветы, усыпавшие плиту склепа. Притихли дети, впервые увидевшие истинный обряд отпева­ния и погребения. Солнце, тишина, покой. А к ночи пошел дождь, сильно и монотонно шумя по парку вокруг гостевого дома. В незакрытое окно тянуло сырой свежестью умирающей листвы. И что-то блаженное слышалось в шуме ночного дождя, в мель­кании неясных теней, в движении отсыревшего воздуха. Бла­женное, неуловимо прекрасное и бесконечно грустное.