Михаил Чижов

Фаина Фаизова, по прозвищу Фафа, данному ей по первым буквам имени и фамилии еще в детском садике, наконец-то выкроила время для   поминовения своих близких родственников. Не часто она это делала, и, оправдываясь, прежде всего, перед собой и частично подругой, с которой шла в утренний час по пустынному кладбищу, по сорочьи тараторила, приводя в сотый раз известные оправдательные доводы.

И живет-то она в другом городе, и муж-то у неё больной, а, если вырвешься на родину, мать надо навестить, дочери помочь и с внуком понянчиться. В общем, все как в известной поговорке. И поговорка, и вина своя ею прекрасно осознавались, и потому тревожили совесть Фаю, приводя в непонятное волнение.

Ольга, испытанная и верная подруга со студенческих лет, молчком шла рядом и только деликатно кивала головой в знак согласия. Она постоянно была в курсе всех дел Фаи, старых и новых и не считала нужным пускать слова на ветер. Молчание Ольги Фафа считала оскорбительным и обидным отступничеством, а кивки - недостаточным согласием с её трудным положением.

Нервничала она ещё из-за того, что проспала, и очнулась лишь от звонка обязательной Ольги. И во вчерашней обыденной суете,  и в нынешней спешке Фафа не исполнила обещанного и не пригласила в этот день кого-нибудь из своих соотечественников, хорошо знающих мусульманские обряды и молитвы, чтобы прочесть их на могиле. В прошлое посещение она мысленно обещала праху отца это сделать.

Из-за этих терзаний, тщательно скрытых болтовней, она пропустила поворот к могиле отца. То была татарская часть огромного кладбища, стихийно возникшего в годы войны для захоронения умерших воинов в бесчисленных госпиталях тылового города. Ограды напирали одна на одну и порой смыкались в непрерывную линию, пресечь которую можно было, лишь хорошо зная, особые приметы, легко забываемые при редких посещениях. Время стирало их из памяти, как бы старательно они не заучивались. А от зубрежки, вот странное дело, даты, приметы слипались в единый, неразличимый ком, болезненно давящий на сознание. Житейские мудрости, что опыт не пропьешь и не заменишь, а повторение – мать учения, также наступали на Фаю со своими колючими выводами, повышая градус нервности.

-Стой, - приказала она Ольге и нервно нахмурила маленький и низкий лобик.

Подруги были на редкость эффектны и похожи друг на друга. Стройны, высоки и гибки. Но если Фафа напоминала узкую и тугую ременную плеть, свитую из темных шкур татарских коней, то к Ольгиной стати более подходил вариант растительных, упругих плетей. Лиан, например.

Узкие глаза Фафа исключительно редко открывались на полную ширину. Будто когда-то прищурилась она, дабы песок пустынь не засыпал их, да так и остались они узкими в ожидании следующих пыльных бурь. Они же, жаркие и беспощадные самумы, окрасили кожу вечным и несмываемым светло-коричневый цветом так, что вечно загорелый вид её отдавал отпуском к южным морям.

Лианы же могут цвести и плодоносить яркими, манящими ягодами. В Ольгиной фигуре с каждым годом все заметнее выявлялась подобающая возрасту дородность, особенно хороша была полная, словно налитая, грудь, вольно или невольно притягивающая мужские взгляды. Верно, не за горами было и то время, когда её облик сможет легко превзойти кустодиевские каноны русской женской красоты. Вот только морионовые глаза Ольги, отливали непрозрачностью черной, южной, жаркой ночи так же, как редко встречаемая в природе эта разновидность кварца. И хотя талия несколько заплыла,  движения Ольги ещё сохранили достаточную долю девической порывистости,  заметно молодившей её.

Внешняя похожесть когда-то в студенчестве сблизила их, выявившиеся позднее различия в характерах, к счастью, не помешали дальнейшей дружбе.  Фафа обожала похвастаться буквально всем, чем была богата. В этот непечатный список гордости входили не только большой заработок, дорогие шубы, дома, квартиры, любовники, мужья, отдых за границей, но и булавочные, копеечные мелочи. Она смачно, с мельчайшими подробностями расписывала свои «достижения» и приобретения, и при этом (о, человеческая ненасытность) не забывала, как опытный картежник при хорошей карте, поплакаться на сложную жизнь, недостаток денег, малую зарплату зятя. И даже жаловалась на невезучесть, хотя говорить о ней вовсе не следовало.

 Такой стиль поведение стал ныне, если ли не главным или модным, то, по крайней мере, типичным. Он нравится не только многим обывателям, но и серьезным политикам и бизнесменам, притворяющимися слепыми нищими, готовыми идти на любое унижение ради сотни-другой долларов. Незамысловатая логика, отдающая детством, на службе взрослых людей, или синдром активной, наступательной  жадности.

Независтливая Ольга терпеливо, с понятием выслушивала постоянные стоны Фафа, чем, в сущности, и привлекала подругу. Ну, кому, в самом деле, можно так безопасно поплакаться в жилетку на существующие и мнимые невзгоды, не будучи грубо оборванной в самом начале своих тирад. Материальное положение Ольги было не в пример подруги, более низким, но её успокаивал тот очевидный факт, что дорогие вещи на плоской подруге теряют свой вид и цену, а на ней и товары с рынка смотрятся куда как эффектно.

У Ольги был свой, философский взгляд на богатство. Деньги, как бы жгли ей руки, и она торопилась их, даже не очень большие, быстрее израсходовать, порой необдуманно. Она оправдывала свои поспешные и порой  ненужные покупки словами: «Деньги идут к тем, кто их любит».

И, наверное, была права. Деньги действительно липнут к заботливым и жадным до них рукам. К тем, кто любит их считать и пересчитывать, ласково поглаживая слепящие глаза орнаменты, любоваться на цифры, укладывать в пачки, заботливо расправляя загнувшиеся уголки. Она же, придя с рынка, не могла точно ответить на такие «легкие» вопросы: что и по какой цене пришлось купить. Это не огорчало Ольгу, а радовало. Не жить же только ради денег. Пусть они живут для неё.

Сближала их и неким, весьма заметным образом, уравнивала обеспеченность единственных и ненаглядных детей. Сын Ольги успешно воплощал свои творческие замыслы за очень далекими рубежами родины. Ровесница ему, дочь Фаи, пошла по уготованному национальными особенностями характера торговому пути и быстро достигла поста заместителя директора крупной фирмы. Вот так физические законы магнетизма, по которым притягиваются противоположно заряженные частицы, успешно сближают  непохожих и очень разных людей.

Возраст подруг давно перевалил за 50-ти летнюю отметку, но для них он не существовал: меж собой они оставались такими же студенточками, только несколько побитыми о твердые и острые житейские углы…

-Пойдем назад, - скомандовала Фафа, - надо внимательно смотреть на памятники. Поворот должен быть за оградой, где лежит Рашид с русской, какой-то военной  фамилией: то ли Старшинов, то ли Сержантов.

Подруги развернулись и медленно пошли назад, внимательно вглядываясь в надписи. Фафа примолкла. Столь траурное место наконец-то и ей завязало язык. Лишь глаза торопливо перебегали с одного труднопроизносимого имени на другой, ему подобный. И счет именам и фамилиям шел на многие десятки.

Колючее солнце запустило свои горячие лучи в самые защищенные кронами деревьев места. И, хотя ветви многочисленных берез, тополей, дубов наглухо смыкались в недоступной вышине в единый шатер, но даже он не мог задержать всех солнечных разведчиков. Светило безудержно ярилось на укрытых плотной, зеленой крышей людей, немилосердно доставая их при случайном выходе  на открытое место. До полудня было ох, как далеко, а зной уже накрыл удушливой, плотной и потной пеленой все вокруг. Люди, животные бессильно барахтались под этим невидимым покрывалом, кляня разошедшееся сверх всякой меры солнце. Два месяца с небес не пало ни капли, и зелень в городе заметно убавила летнюю свою прыть. Только здесь, на глухом кладбище, она, буйно и бессистемно разросшаяся, находила для себя скорбно невидимые, но очень питательные соки.

-Смотри, - воскликнула удивленная и, одновременно, восхищенная Ольга, - кот. Породистый какой.

Темно-темно-серый, дымчатый, гладкошерстный кот важно тащил в зубах мышь-полевку. Весь он, все его гибкие члены и туловище от шеи до хвоста, были длинны, эластичны и упруги, словно отлиты из гуттаперчи. Даже худоба его несла в себе поджарую спортивность и привлекала внимание словно фигура марафонца, в которой нет ни грана жира, одни лишь мышцы и сухожилия. Она являла собой здоровую рациональность, обеспечивающую молниеносную реакцию и удачу при охоте.

-Хорош, - согласилась Фафа и, зная особую любовь Ольги к животным, потащила её скорее от этого места.

Наконец взгляды их уперлись в фамилию Солдатов, и они поняли, почему в первый заход пропустили поворот. Вместо замшелой мраморной крошки теперь красовался черный, шлифованный лабрадорит с искрящимися под солнцем голубыми «глазами» прожилок. Оформление могилы тоже разительно изменилось: новый гранитный цветник и растущая в нем желто-черная рубеккия, ярко-красная брусчатка. Столик и скамеечка тоже из натурального камня. Неудивительно, что подруги прошагали мимо.

-Разбогатели, - протянула, нараспев, Фафа, едва скрывая зависть.

-Пыль в глаза, - скорее с осуждением, чем с одобрением сказала Ольга.

Подруги с минуту полюбовались на чужое, яркое убранство и повернули к своему. Вид могилы отца и умершего при родах сыночка совершенно испортил настроение Фафа. Толстый, плотно слежавшийся, местами слипшийся в единый грязный, серо-бурый ковер слой прошлогодней палой листвы. Засохшие с предыдущего года  цветы, буйно пустившиеся в рост сорняки: молочай, пырей, мать-и-мачеха, а в углу тихо пристроился лопух.

-Ах, ты несчастный, - набросилась на него, как на злейшего врага, Фафа и попыталась выдернуть. Не тут-то было. Широкие листья она оторвала, но вид куцых обрывков ещё более ужаснул её.

-Подожди, - остановила её Ольга, - смотри, к могиле Солдатовых кто-то подъехал.

Из черной, полированной, как надгробный лабрадорит, «Тойоты» вышли мужчина и женщина. За ними буквально выпорхнул молодой человек в синих джинсах, белой рубашке с коротким рукавом и вязаной крючком из белых ниток маленькой шапочке, напоминающей еврейскую кипу.

-А-а-а, - протянула разочарованно Фафа, - евреи приехали. Не наши.

По другую сторону дороги торчали натуральные камни со звездами Давида.

-Не-а, - не согласилась Ольга, первой заметив, как пассажиры новенькой «Тойоты» направились к могиле Солдатова.

-Да, - обрадовалась Фафа, - наши. Может кто-то из них знает поминальный намаз. Пойдем, узнаем.

На подходе до ушей подруг донеслись слова, видимо, объясняющие несоответствие русской фамилии и татарского имени.

-Его,  совсем маленького, принесли в детдом солдаты. Так и дали фамилию в честь спасителей – Солдатов, а имя свое он уже помнил – Рашид. Так и срослось татарское с русским.

Мужчина замолчал, увидев подходящих ярких женщин. Фафа казалось смущенной, но заговорила без запинок.

-Извините, пожалуйста, кто-то из вас не мог бы прочитать мусульманскую молитву? 

-Я могу, - дружелюбно отозвался молодой человек в белой шапочке, - вот почитаю здесь, а потом приду к вам.

Фафа недоуменно уставилась на него.

-Вам крупно повезло, - ласково улыбнулась приятной внешности, круглолицая  женщина, - это мулла из мечети.

-О-о-о, - восторженно промычала Фафа и попятилась, кланяясь. – Спасибо, спасибо. Мы вас ждем.

Молодой мулла опустился на колени. Прямо на брусчатку. За ним преклонили колени мужчина и женщина. Мулла слегка наклонил гибкий корпус вперед, закрыл глаза, сложил руки ладошками вверх, будто ожидая струйки живительной, долгожданной влаги. Ольгу вдруг осенило: не случайно они так держат ладони. Она представила пустыню, зной, слепящее солнце, вокруг лишь волнистые, но сухие барханы, а колодец с долгожданной водой далеко. Поневоле рухнешь на песок, протянешь руки и попросишь: «Мухаммед, напои!»

Подруги, не спеша, стали убираться в ограде, ежеминутно поглядывая через три ограды на  молодого муллу.

-Я все-таки подозреваю, что мой Асхатик не родился из-за смерти твоего отца. Мне кто-то из наших общих знакомых позвонил и сказал, что у тебя большое горе, а я была на сносях и сильно испугалась за тебя. Потому и случился выкидыш. – Фафа помолчала, а потом добавила. - Ведь ты так любила отца. Помнишь, то лето тоже было жарким?

-Мне-то не помнить? – отозвалась Ольга. И грусть её слов заполнила кладбищенское пространство.

Наверное, только Бог мог бы сказать об истинной причине неудачных родов Фаи, но Ольге неприятно слышать, будто выкидыш случился из-за неожиданной смерти её отца. Будто она виновата в этом. Чувствительная её натура не выносила малейшего намека, что она причинила кому-то боль или даже небольшую неприятность своими действиями или словом.

-Мне-то не помнить, - повторила Ольга и как-то постарела с лица, - я тебе, верно, не рассказывала одну историю.

-Какую? – заинтересовано спросила Фафа, очень любившая слушать истории своей подруги, хорошей рассказчицы.

-Ты знаешь, что у папы смертельный приступ случился в ванной. Я с Сашкой и Славиком тогда возвращалась из Пятигорска после отпуска. Сотовых в то время не было. И сколько папа пролежал в такую жару, да ещё в воде, неизвестно. Крышку с гроба не снимали из-за его ужасного состояния, и потому, наверное, забыли прикрыть его саваном.

Она вздохнула, заново переживая случившееся, и, собравшись с силами, продолжила.

- В первую же ночь после похорон я долго не могла уснуть. Только под утро забылась в какой-то горячечной дреме и вижу папу. Он будто говорит мне: «Ты  не волнуйся доченька, здесь мне хорошо, но вот только зябко что-то». «В такую жару и холодно? – удивилась я. «Дрожу весь», - утверждал отец. Что же это могло значить, изумилась я, проснувшись. Тогда он жил отдельно от нас, в своей квартире.

Фафа, заинтересовавшись рассказом, перестала собирать истлевшие листья и присела на почернелую от времени деревянную скамеечку, предварительно подстелив пакет.

-На вторую ночь папа опять явился мне. Я запсиховала. Чувствую: что-то не так, не случайно это. Пошла на его квартиру, и сразу бросился мне в глаза саван. Лежит преспокойненько на подоконнике. Мозги мои осветило, как ярким прожектором: вот почему папе холодно. Но, как помочь ему: не  раскапывать же, в самом деле, могилу и вскрывать гроб. Растерялась, сижу и плачу. Ночью опять видение. Дрожит папа и просит согреть. Совсем голову потеряла. Хорошо хоть девчонки с работы посоветовали: иди, мол, к старушкам, они подскажут. Много их сидело у подъезда нашего дома. Подошла к ним, рассказываю: такое вот дело случилось. Они выслушали меня внимательно, и одна из них говорит, ну, прям, как в сказке. Не печалься, твоему горю можно помочь. Бери саван и прикопай его в могильный холмик у ног покойного отца. Схватила я саван и тот же час на кладбище. А солнце уж к закату движется. На кладбище почти никого. Иду, дрожу, но сердце силой какой-то неведомой налито. Убеждает оно меня: всё будет хорошо. Да и голова потом успокоилась, дело правое делаю, душу отца от холода спасаю.  Пришла, а ни лопаты, ни ножа. Второпях,  забыла. Ты же знаешь: у нас кладбище на песке, но не рыть же руками? В соседней ограде вижу, штыковая лопата без черенка. Будто специально положили. Схватила её, норку в торце холмика проделала, засунула в неё саван, присыпала землицей и скорей домой. Уснула так спокойно, так благостно, будто в церковь сходила: никто и ничего не снилось. Спала, как убитая. С той ночи отец больше не просил меня, его согреть. 

-Как у вас, у православных, всё сложно, - протянула Фафа, со вздохом и разочарованием, что рассказ окончен.

-Кстати, пора, - сказала Ольга, заметив движение в ограде у Солдатовых. 

Фафа поспешила туда.

-Вот здесь надо пройти, вот тут обход, - запричитала она, показывая мулле дорогу.

-Нет, я запросто, - с мальчишеской веселостью ответил он, и по-молодецки выдохнув, перемахнул через стоявшие на пути две низенькие ограды.

-Н-да, - удивился он, мгновенно оглядев примогильную площадку, - не прибрано-то как. Нельзя правоверным забывать дорогу к могилам предков. Грех! – уже с серьезным назиданием сказал он.

Фафа вновь завела свою пластинку о том, что и живет-то она далеко, и….

Но тут подошла Солдатова и, услышав конец фразы, предложила обменяться телефонами, чтобы ходить вместе на кладбище во время нечастых приездов Фафа. Та замешкалась:

-Редко я здесь бываю.

-Ничего страшного, значит, вы будете мне звонить, когда приедете, - разумно возразила Солдатова.

-О чем спор? – вмешался мулла, - конечно, обменяйтесь телефонами. Сейчас я прочитаю альхам, а потом приберусь.

Даже смуглая кожа не смогла сдержать румянец стыда, проступивший на лице Фафа.

-Что Вы, что Вы. Мы сами приберемся, - выручила онемевшую подругу Ольга.

Мулла кивнул и глазами стал подыскивать место, где можно было бы опуститься на колени.

-Сейчас, сейчас, - опять пришла на выручку Ольга и постелила под ноги полиэтиленовый пакет.

-Тут у вас ещё кто-то лежит, - спросил мулла, кивнув головой, на маленький холмик.

Фафа объяснила.

-Слова главной части альхама знаете? – строго спросил он Фафа.

-Да, - робко пискнула она.

Мулла, казалось бы, уже не слышал её, углубившись в неторопливое, монотонное и непонятное бормотание. В самый ответственный момент Фафа сложила руки перевернутым шалашиком, Солдатова сделала также и вопросительно посмотрела на Ольгу. Та отрицательно покачала головой и для убедительности перекрестилась. Солдатова вздрогнула и отвернулась, шепча непонятные слова.

Тот самый, недавно виденный подругами ловчий кот, сытно отобедав, решил принять участие в молитве и пролез через прутья ограды. Он молчком и неторопливо потерся о ноги опешивших женщин и улегся у маленькой могилки. Все сделали вид, что не видят его. Мулла все также, чуть покачиваясь взад-вперед, монотонно бубнил, и на лице его не дрогнул ни единый мускул.

Намаз окончился. Встав, мулла опять сделал попытку приняться за уборку, но женщины разом запротестовали. Кот продолжал невозмутимо лежать, с негой сытости и врожденной важностью прикрывая время от времени золотисто-рыжие глаза.

-Чувствует, где самое святое место, - сказал мулла, показывая на кота.

-Хазрет мулла, скажите, пожалуйста, у меня был выкидыш, у дочери тоже. Это наказание нам?

-Не переживайте, они теперь ваши главные обереги в жизни, лучше которых нет. Их специально не создашь. Воля Аллаха на то была. Именно для вас. Вы задумались над этим – и это уже хорошо.

Наступила пауза.

-Телефонами же обменяйтесь, - почти приказным тоном добавил мулла и вышел из ограды. Фафа бросилась за ним, нервно роясь в сумочке. «100 рублей мало, а 500 – жалко», - мелькало в голове, но все-таки мысли остановились на 500.

-Я денег не беру, - остановил её мулла.

-Это на мечеть, - вспомнила Фафа наставления матери.

-Хорошо, - согласился он.

Солдатовы поспешили за муллой, чтобы отвезти его. Фафа семенила за ними, торопливо записывая номер телефона знакомой, подаренной Богом. Шарик авторучки заедало, цифры не прописывались, но Фафа очень старалась выполнить указание муллы, шепча при этом: «Счастье-то, счастье-то какое – сам мулла прочитал молитву. Счастье-то, счастье …».

Ольга смотрела им в след и пыталась представить православного священника, читающего молитву на могиле простого прихожанина, и уж, тем более, прыгающего через ограду, чтобы пройти кратчайшим путем к цели.

И не могла.

«Ну, не мне же, в самом деле, определять степень близости священника с паствой», - подумала она и очнулась. Огляделась. Кот все ещё гостил в ограде.

-Пить, наверное, хочешь, бедняжка? - чувствуя жар разгоревшего дня, спросила Ольга.

Она закрутила головой, но, ни воды, ни посудины какой-нибудь, самой завалящей, вокруг не было. Тогда она вынула букетик, только что купленный Фафа, из специального стаканчика, проданный с водой, и поставила его перед жаждущим котом.

-Каков ловец-молодец: ни разу не пикнул, не попрошайка, не балованный, значит. Да, где ж ему избаловаться, когда нужно каждый день ходить на охоту, добывать пропитание, - шептала одобрительно Ольга, приманивая лаской голоса дикого кота. Тот быстро сообразил, что к чему. Встал и решительно подошел к посудине.

И не было в тот момент для Ольги милее картины, чем вид этого гордого, бездомного кота, с удовольствием лакающего в знойный день драгоценную влагу. Всё отошло на второй или третий план. И легкий, улыбчивый, но одновременно жесткий мулла, и мысли о православных священниках, и …

Осталась лишь тихая радость от доставленного удовольствия. Хотя бы и коту.