Михаил Чижов

Володька Пастухов и Женька Петухов отдыхали на скамеечке возле коммунального дома в небольшом, по нынешним меркам, уездном городке на Среднерусской возвышенности. Друзьями они считались: не разлей вода. Сблизило их непритязательное, если не сказать, легкое, отношение к жизни, наметившееся в годы совместных мучений в средней школе, и подкрепленное в дальнейшем совместной работой, да похожесть фамильных окончаний, подарившая им несмываемые и незабываемые кликухи: Пастух, да Петух. Такое родное, близкое и русское слышалось в этом «ух», что  плохо слышащие земляки при разговоре часто путали их фамилии и переспрашивали, уточняя, Петух, все-таки, или Пастух.

Формы же их расходились диаметрально. Рыжеватый толстяк Пастухов напоминал готовый к бомбометанию дирижабль. Все у него было толстым и массивным: нос, щеки, живот, руки и ноги. Особо выделялась нижняя губа, напоминающая свежеиспеченный пшеничный рогалик, по степени изогнутости которого легко определялось настроение хозяина.

Петухов – черноволосый человечек небольшого росточка напоминал задиристого банкивского петушка, постоянно готового к бою. Быстрый, скорый на «крыло» и ногу, он уже с детства пребывал в постоянном движении, будто искал навозную кучу, как неведомую страну Эльдорадо, из которой можно нагрести не одну сотню жирных червяков, то бишь золотых монет.

Шофер Пастухов принципиально не ходил пешком, что, впрочем, характерно для всего водительского сообщества. Он считал такой способ передвижения оскорблением для себя, шофера профи, и потому райпотребовская «Газель» в свободное от работы время всегда стояла во дворе их общего дома, в любой момент готовая верно служить неразлучным и в отдыхе, и в работе друзьям. Вот и сегодня, возвращаясь после работы домой, взяли они по литровой бутылке пива (от водки решили хоть денек отдохнуть), чтобы встретить весну, столь прекрасно украшенную солнечным, пригожим и теплым деньком.

Что мог предложить им, тридцатилетним, для отдыха и развлечений родной городок? Ничего! Не ходить же, в самом деле, на молодежную дискотеку, где кривлялись пьяные подростки, или в краеведческий музей,  нашедший приют в бывшем купеческом, дышащим ныне на ладан особняке, чтобы разглядывать пыльные, побитые молью кафтаны купцов. Единственная библиотека и та сгорела от нарочно брошенного обиженным читателем окурка. Уж очень принципиальной была старушка заведующая, она же и единственная работница храма знаний. Жители городка очень осуждали её строгости при выдачи книг. Клуб, построенный полвека назад, так износился, что его закрыли по причинам безопасности. Что еще оставалось, кроме пива, вина и водки, этой извечной русской тройки, вывозившей мужиков на широкое поле кулачных боев, сотрясавших городок. Где там Древний Рим и Карфаген, гугеноты и католики Варфоломеевской ночи, опричник Кирибеевич и купец Калашников? Незаменим в тех битвах был громадный Пастухов, а Петухов по обычаю путался под ногами, да подначивал. Тем и жили, и вовсе не тужили.

Хорошо отдыхали друзья после трудового дня: душевно, вдумчиво и пристойно. Сделают по глотку янтарной живительной влаги, постучат воблой по скамеечке, отщипнут кусочек солененького, жилистого волокна, положат его в рот и опять глотнут пивка. И закрываются глаза то ли от райского наслаждения, то ли от яркого солнца, бьющего прямо в лоб, то ли от пересоленной воблы, дерущей, словно наждаком, нёбо. Сразу и не поймешь. А чего там понимать, когда в животе приятная сытость, приносящая ощущение счастья, а в голове легкий хмельной туман.

-Товар-то у тебя какой-то лежалый, - заметил, поглаживая огромный живот, Пастухов, угощавшему его Петухову, кладовщику Райпотребсоюза.

-Хошь верь, хошь нет: недавно привезли. Поверь, друг, мне это оченно удивительно: зачем люди хорошую рыбу портют. Столько сил ухлопают, чтобы поймать, а засолить не могут как следоват, - заелозил на скамейке подвижный и худой Петухов.

-Старухи, что торгуют при автостанции твоей воблой, хоть бы ополаскивали ее горячей водой перед продажей: все бы вид товарный красивше стал, – Пастухов еще круче отвернул свой пухлый рогалик нижней губы. К мутноватой реке наслаждений пивом и воблой он захотел подпустить чистую, иронично развлекательную струю.

В их промыслово-дружеской связке грузный Пастух сидел на вторых ролях. Ведь как ни пляши, водила, конечно, вспомогательный персонал, где ему даже с техническими мозгами понять работу коммерческого привода, денно и нощно крутящегося в гордо поднятой голове Петуха. И потому он снисходительно прощал дружку тугой ум и неловкие шуточки, показывая всем своим видом, что он выше их и выше самого Пастухова.

-Лень – матушка, видать раньше себя их родила: так и тащат на рынок не отмоченную, - соглашается Петухов и выдает современную, научную фразу, услышанную из «ящика»:

-Надо к ним штрафные, экономические санкции применить.

Они смеются, довольные друг другом.

Если для Пастуха смыслом жизни были драки, то Петух развлекался несколько иным способом: любил он обхаживать слабый пол. И возникла у него на этой почве некая закавыка, портившая частенько настроение и сидевшая гвоздем в небольшой голове. Ему, опытному бабьему угоднику, очень приглянулась жена Пастухова. У него самого, словно у хорошего сапожника, была рваная, никудышная, по его мнению, обувь. Обслужив лаской десятки «куриц», он выбрал для совместной жизни далеко не лучший их образец. «Любовь» его была высока (выше мужа), худа, костлява, длинноноса и вертлява. Право сказать, не Дженнифер Лопес или Памела Андерссон. Но зато родственная душа, удивлявшая порой Петухова своей неутомимой предприимчивостью так, что приходилось порой применять кулаки, чтобы утихомирить безудержную алчность второй половины.

Время от времени сердце Петухова вздрагивало от любовной неги и испускало обольстительные стрелы Амура в незащищенное (так он полагал) сердце скромной, миниатюрной блондинки, жены Пастухова. Она безропотно родила от громадного Пастухова троих детей, да в беленьком халатике нянчила чужих озорников в детском садике, и потому числилась в списке Петухова неискушенной в сердечных делах, а, значит, легко доступной. Но с какой бы  стороны Петухов не заходил к ней, как не топтался вокруг, шпорами бонвивана взметая удобренную страстью землю и кося карим петушиным глазом, ничего у него не выходило. Она, конечно, чувствовала нездоровое внимание черноглазого Петуха, но дипломатично молчала, посмеиваясь в душе и делая вид, что ничего не происходит. Тонкая петуховская натура, изощренная в неисчислимых посягательствах на женское признание, догадывалась об изощренной насмешке и бесилась, словно осенняя муха от надвигающейся зимы. Петухова, привыкшего брать ему не принадлежащее просто и без особых раздумий,  нимало не заботила нравственная сторона своих притязаний. И всё же порой вспоминался тяжелый кулак Пастухова, учивший его в школьные, чудесные годы. После чего бессильная ярость кривила его улыбку, но расчетливый Петух всегда помнил, что без надежного водилы, он, для хитрых дел, как без рук. 

А пока хорошо отдыхать друзьям, сидя на деревянном диванчике. Вокруг красота природная, неизреченная. Листочки на деревьях вот-вот распустятся, а дух от набухших почек такой вкусный, что хочется его съесть без выпивки, просто так. Ветерок, опять же, нежный, теплый, несет с полей и лесов запахи прелой, оттаявшей земли и листьев, быстро сохнущих под солнцем и ветром. Иногда доносятся нежные звуки песен жаворонков, беззаботно купающихся в лазурно-синем, бездонном небе. Так волнующе ранят душу весенние страсти, что хочется бросить все, взять лопату и вскопать огород, или землю в палисаднике. Но друзья обладают твердым характером и надежно сторонятся от сельскохозяйственных соблазнов, которые раскрывают перед ними жены. Многим известны неповторимые и редкие солнечные деньки в конце апреля, да еще с бутылочкой пива, да на теплом дворовом деревянном диванчике.

Впрочем, губу (обычное дело) у них разъело, и друзья уж подумывали, как бы закрепить весеннее блаженство более действенными напитками, как вдруг во дворе загремела, неловко въезжая, автомашина специального назначения. То была…

Дело в том, что дом их, второпях построенный еще до времен царя Никиты, не имел домовых туалетов. Все удобства пристроились во дворе, в пятидесяти метрах от входа в их двухподъездный и двухэтажный «особняк». Лишь в редкие дни сладкий ветерок дул с полевой стороны, большую часть времени зловредная роза ветров несла прозаические, хозяйственно-бытовые запахи, призывая к нелегким и вечным думам о простоте и силе повседневного бытия.

Ассенизационная  машина, это была она, остановилась у соседнего подъезда, где на таком же диванчике сидели лузгающие семечки женщины, не мешавшие дружкам восхищаться красотами весны и пивного крещендо. Из кабины с великим трудом вылез, кряхтя и почесываясь, молодой и пьяненький мужичок и спросил, выдавливая слова непослушным языком.

-Желаете, чтоб я…, то есть, мы… ик… почистили у вас уборную? – и гордо покачался на своих ослабевших от принятых возлияний ногах. – Короче, гоните по 50 рэ с каждой квартиры и дело будет в шляпе… Ха-ха-ха, то есть …в бочке, - рассмеялся он от собственной шутки, посмотрев на свою кормилицу. И обессилено  опустился на скамеечку, чтобы подышать свежим воздухом и набраться сил для дальнейшего разговора.

Намерения золотарей были прозрачны в отличие от предмета их труда: сшибить как можно больше «бабок» в страстную пятницу. Каждый ныне старается иметь свой бизнес на том, что имеет.

-Хотим, хотим, - радостно закричали осчастливленные неожиданным предложением обитательницы недоделанного дома. Все помнили о муках с оформлением заявки на очистку отхожего места, сборе денег, с ожиданием машины и той вони, что долго держалась в летний зной. А тут, перед праздником, вне очереди, да по холодку почиститься – одно сплошное удовольствие. Все дружно бросились по квартирам за деньгами.

Не успело небо заалеться в неповторимом весеннем закате, как во дворе заколыхалась жидкая толпа представителей малоквартирного дома. Михалыч, самый старый обитатель и приверженец патриархальной старины, стал собирать деньги, записывая в блокнотик фамилии.

-Это почемуй-то со всех поровну? – строго спросила жена Петухова, тряхнув рыжевато-жидким хвостиком из тонких волос, когда очередь дошла до нее. – Нас с Жекой (так нежно она звала любвеобильного мужа) всего-то двое, а, поди ж, отдай 50 рэ. Вон, у Пастуховых, - Петушиха (так прозвали её за глаза соседки) кивнула на Вовку, - целое стадо, не считая пастухов, - она довольная своей шуткой заколыхала обвисшим животом. Видимо, бездетной Петушихе многодетная семья Пастухова чем-то мешала жить.

-Что ты предлагаешь? – спросил удивленный Михалыч, почесывая в  затылке, скоро затекающем мыслительной тяжестью от неожиданного несогласия. В тонких финансовых вопросах он был мало искушен.

-Что, что? Ясное дело что! – возмущенно взвилась от неразумного вопроса Петушиха. – В зависимости от вкладу в общее дело, - она победно и гордо взглянула на соседей, довольная своей сообразительностью. Толпа недоуменно вздохнула, не совсем понимая суть предложения.

-С нашей квартиры, например, 25 рублей, а с вашей, - она кивнула, разъясняя,  в сторону подходящего Пастухова, - где много народу, по 75 рэ. Понятно?

-М-м-м, - слегка зарычал, повышая голос Пастухов, пока еще беззлобно, но все заметили, как его и без того неширокие глаза превратились в две узенькие щелочки. - Но мои-то ребятишки не по стольку ходют, как ваше величество, - и он подмигнул, уперши взгляд на широкий и плоский зад Петушихи. Тут уж пришла очередь повеселиться Пастухову, и его смех активно поддержало большинство. Видимо, соседи не сильно жаловало жену Петухова, незаметно подтянувшегося к спорящим соседям.

-Ха-ха-ха, хе-хе-хе, хо-хо-хо, - весело всколыхнулась толпа зловредным весельем и говором. – С линейкой будем ходить и замерять: у кого какашка длиннее, - ха-ха-ха. Или тяжелее, - хо-хо-хо.

-Ты-то, боров, как нальешь живот пивом, так по часу сидишь в уборной, - крикнула в ответ, словно выстрелила из мортиры, Петушиха, наступая на Пастухова.

-Смотри-ка, с секундомером следит за каждым, - хохотнул чей-то голос.

-Позор-то какой, - воскликнула с отчаянием миловидная жена Петухова, - нам предлагают быстро решить неприятную проблему, а вы… Позор.

-Ты нас не позорь, - закричал вдруг побледневший Петухов, мгновенно забыв все матримониальные притязания к жене Пастухова, - грамотная, вишь, нашлась, на чувства давишь. Знаем мы вас, давильщиков. Ты нас в социализм не заталкивай назад со своей уравниловкой. Больше у вас детей? Больше и платите, – кричал он в защиту жены.

-Так будем чистить, или как? – спросил размякший на солнце человек из машины. – У нас времени мало осталось: надо слить, помыть и сдать агрегат. Во! Сколько еще дел.

-Да погоди ты, - закричали ему спорщики, - погоди, сейчас разделим по справедливости, соберем деньги, тогда и скажем тебе.

-Хорошо, - послушно согласился тот, бессильно откидывая голову на спинку деревянного диванчика. – Но только деньги вперед.

Шофер спецмашины, широко открыв для продуха дверь, с удовольствием покуривал, весело посматривая на гневливую толпу, и помалкивал. Такая неутолимая жадность была ему не внове. Душа требовала продолжения спектакля, а то, что он состоится, он не сомневался.

-Не буду я за двоих отдавать столь же, сколь Пастуховы, которых пятеро, - сказала Пастушиха, как отрезала.

-Ты помнишь, друг, был такой закон: с бездетных брать налог? – спросил непробиваемый Пастухов у друга.

-Был да сплыл,  - злорадно согласился чернявый Петухов.

-Правильно. Вот и надо восстановить справедливость, хотя бы в доме, чтоб не хвастались некоторые отсутствием детей. Освободили вас, бездетных, значит, от налога, вот и оплатите за говно моих мальцов. Чай, не китаец, ты, в конце концов. – Что хотел сказать Пастухов, приплетая китайцев, никто не узнал.

Горячий Петухов перебил его.

-Платить за тебя? Щас, держи карман шире. Щас все равны перед законом. --Петухов, отдыхая от многотрудных, любовных похождений, очень любил смотреть телевизор и набираться «ящечной» премудрости. - Что до морды, то на твоей харе глаза - уже китайских будут.

-Конечно, кладовщику такая вороватая власть по мысли, - забасил громадный Пастухов, не обращая внимания на издевку, касательно узости глаз. - Воруй, не хочу.

-Не ты ли…, - не сдержался Пастухов, но вовремя прикусил язычок.

-Что замолчал, что язык-то проглотил? - засмеялись весело соседи, - колись до конца, не стесняйся. - Чего вместе наворовали?

Петухов зло посмотрел на дружка, но тут же одумался, сообразив, что это признание выйдет ему боком.

-Да, - словно что-то вспомнив, степенно добавил Пастухов, - ты на себя-то погляди… сверчок …черномазый.

-Ах, ты, … дубина стоеросовая, статуй лябастренный, - огнем полыхнуло из глаз налившегося кровью Петухова. Но, память о мощном кулаке, старалась спрятать его за чью-нибудь спину. 

-Чего прячешься-то? - почти любовно спросил Пастухов, плавно протягивая могучую руку к уходящему в тень дружка, – кишка тонка? Иди-ка, друже мой, поближе, я тебе отвешу сладких леденцов, сосать которые тебе, не пересосать. Век помнить будешь. – Пастухов безмятежно улыбнулся своим словам.

Но не тут-то было. Заверещал разъяренной макакой маленький Петух, вспрыгнул соловьем разбойником, чуть ли не на плечи неуклюжему Пастухову, вцепился жилистыми руками-когтями в пышные его волосы, а головой попутно боднул в широкий нос. Кровь хлынула из ноздрей нашего Геракла, как из горла резаной свиньи, заливая широкое добродушное лицо. Замычал Пастух, скорее, от обиды, чем от боли. Затряс головой, пытаясь стряхнуть озверевшего кровососа, словно овода.

-А-а-а…э-э-х-ма, - разом ахнула ошарашенная толпа. И это искреннее изумление звонкой фистулой поднялось в чистое, высокое небо, заставив замолчать жаворонков.

Остервенело, по-бабьи царапался ногтями Петух, рвал в дикой злобе светлые волосы своего друга, стопой, ловча, пнуть в широкий пах исполина. Толпа зачарованно любовалась незабываемым и отмеченным в дальнейших изустных летописях городка побоищем Ильи Муромца и Соловья-разбойника местного разлива.

Но все туже и туже стягивалось кольцо рук Пастухова вокруг узкого Петушиного горла. И захрипел тот, наконец, выпучив от неминуемого удушья черные глаза.

-Убивают, - заголосила Петушиха.

Все враз зашевелились и подхватили крик несчастной то ли вдовы, то ли еще жены упавшего без чувств мужа.

-Отдышится, - с презрением пробурчал немного запыхавшийся Пастухов, утирая рукавом кровь с багрового лица. Взял нежно за руку маленькую жену и гордо пошел с ней к своему подъезду.

Петухов, и в самом деле, быстро пришел в себя, поднялся, покачиваясь, как петух, сбитый пустым и пыльным мешком, поплелся домой. За ним побежала его благоверная.

- Вишь, как обернулось. Такие друзья, а из-за четвертного поссорились, - подытожил  Михалыч.

-Да, нет… из-за говна, они подрались, - уточнил кто-то из толпы. –Видать сами не лучше его.

Рабочий из машины проснулся от многоголосного, яростного крика, протрезвевший, встал с диванчика, задумался и, будто что-то вспомнив важное, подошел к машине и выдернул откуда-то из-под брюха своей кормилицы длинный стальной прут с кольцом на конце. Молча, в раскорячку переступая онемевшими от долгого сидения ногами, вошел в дощатую уборную, зиявшую многочисленными щелями, и завозился в ней, как навозный жук.

-Качать не будем: кинсистенция не та. Мёрзло ещё! Мало оттаяло, - высунувшись из доморощенного туалета, закричал он онемевшим от разочарования жителям многострадального дома.

-Кинь тряпку, - приказал он шоферу, вернувшись к машине, - и заводи колымагу.

Заботливо обтер ветошью измерительный свой инструмент и засунул его в положенное по инструкции место. Использованную тряпку также аккуратно пристроил под цистерну. Влез в кабину, плюхнулся на сидение и в открытую дверь весело закричал, морща конопатый от весеннего солнца нос:

-Кина не будет. Кинщик заболел.

Через час на городок спустились весенние сумерки. Двор опустел. Деловито загудели майские жуки, садясь на робкие, юные, лишь сегодня  распустившиеся березовые листочки, со страхом вздрагивающие от прикосновения грубых и жестких лап насекомых. Поплыл серый туман над притихшей рекой.

Природа отдыхала после людского бесчинства: крика, ругани, злобы. Она не знала, что завтра тоже случится нечто подобное. Возможно, не здесь, не в этом месте, но случится.