Михаил Чижов

Алексей все же стряхнул навязчивую сонную одурь и вышел с перрона на привокзальную площадь. Неказистый деревянный городок социалистической застройки: прямо от вокзала идет широкая, прямая, как просека в тайге, улица, вокруг которой толпятся почерневшие от времени двухэтажные деревянные дома, напоминающие бараки заключенных. На одном из них красовалась надпись «КНИГИ».

В Центральной России 60-х годов был голод на книги, интеллектуальный бум. Объяснялось это модой на корешки в книжных шкафах, а также невиданной их дешевизной. Том Бунина из Собрания сочинений стоил 90 копеек независимо от толщины, а зарплата у интеллигентов, главных потребителей, была не меньше 100 рублей. Здесь, в забытой Богом Микуни, было книжное изобилие, только деньги давай. Но какие деньги у студента, да еще в стройотряде? Все же Алексей наскреб 1 рубль 72 копейки на сборник «Зарубежная поэзия в русских переводах» да 1 рубль на второй том Константина Паустовского из Собрания сочинений 1957 года. Этот том был сворован из биб­лиотеки: на титульном листе стоял штамп «Республиканская библиотека Коми АССР» и шестизначный инвентарный номер. Алексей отметил про себя: «Любят в Коми Паустовского, если воруют, а, судя по номеру, неплохая в республике библиоте­ка». И хотя мать частенько советовала Алексею: «Не бери и не покупай ворованное», но сейчас он решил, что это не тот слу­чай. Все-таки книга — это плод ума, а главное, имя Паустов­ского, с которым он «познакомился» по-настоящему лишь два года назад, взяв почитать у друга двухтомник «Повесть о жиз­ни».

Конечно, громко звучит «у друга». Да и не мог Алексей быть ему другом, будучи младше на пять лет. Когда брат ушел в армию, мать Алексея сдала одну из комнат их частного дома студенту первого курса медицинского института.

Квартирант был красив. Черные как смоль курчавые волосы с уже заметными залысинами. Смуглое и волевое лицо, в ши­роких скулах играла сила. Под метр восемьдесят ростом. Смесь татарского с немецким, как потом выяснилось. Мастер спорта по вольной борьбе, перворазрядник по шахматам, он ходил нарочито неуклюже и вразвалку, скрывая в синих холодных глазах снисхождение к окружающим, а в мышцах — молние­носную реакцию. Тогда пятнадцатилетнему Алексею он казался Волком Ларсеном из недавно прочитанного романа Джека Лон­дона «Морской волк». Писатель зло посмеялся над ницшеанской теорией сверхчеловеков, но Алексей этого в то время не пони­мал и вполне искренне хотел быть таким же. И хотя ему не пустым звуком были имена Хемингуэя, Ремарка, Вилиса Лаци­са, де Сент-Экзюпери, именно квартирант наполнил книжную форму жизненным содержанием. Высказывая свое отношение к различным людям, героям произведений, он учил улавливать разнообразие оттенков характеров, делать самостоятельные выводы, ценить истинно прекрасное. Он читал наизусть Есенина, Блока, Пастернака, разбирал с Алексеем идеи фильмов «Де­вять дней одного года» и «Такова спортивная жизнь» с Харрисом в главной роли, научил бескомпромиссности в шахматных бата­лиях, познакомил с методами решения задач по физике. Широ­та натуры в его исполнении была столь привлекательна, что не следовать ей было бы просто недальновидно. Ум и широта в мужском характере. Что может быть лучше? К этому выводу Алексей пришел уже самостоятельно, пораскинув незрелым тогда еще умишком.