Михаил Чижов

Для Антона Поплавкова звонок прозвенел как всегда неожиданно. Но в этот раз он стал спасением от сна, в котором Антон, как на уроке, совсем запутался в ответах по  идейным воззрениям Платона Каратаева из романа Льва Толстого «Война и мир». Ох, как не любил он пустые философствования. Да и предмет этот литературу и, разумеется, дотошную и въедливую учительницу Лидию Александровну всей душой ненавидел.

Комсомолец Поплавков горячо желал ей попасть под трамвай, автобус, или, в крайнем случае, чтобы на ее голову свалилась сосулька, или она утонула. Но «Лидочка» жила рядом со школой и ходила на работу пешком, плавать не умела и потому сторонилась рек и других водоемов, а сосульки своевременно убирались с крыш. Антошка с роковой обреченностью чувствовал, как она легко разгадывает его мысли, словно школьные ребусы, и спрашивает на уроках всегда, когда он не готов к ответу. Сердце наполнялась ужасом, лишь только Лидочка поворачивалась в его сторону. Но при ней он не смел думать привычное: «Чтоб ты сдохла, проклятая». Боялся ее умения читать мысли.

Антошка искренне про себя недоумевал: «Зачем меня заставляют любить этого бобра Пьера, когда мне нравится Куракин. Клевый мужик. С бабами ловко расправляется. И чо Неклюдов сам себя, баклан, ругает: ну осеменил Катьку, так сама же захотела. Что же тут плохого? Боевой пацан был, только потом скис».

В общем, нашла коса на камень. Примерный комсомолец Поплавков из-за литературы пропадал безнадежно. По всем предметам «хорошо» и «отлично», а здесь «двойки» да «тройки». Ничего не помогало: ни доверительные беседы отца, начальника, с директором школы, ни жалобы в партком школы и районо, а попытка дать в «лапу» вовсе обозлила учительницу.

Вот и сейчас ее скрюченный палец, словно страшный клюв орла, приближался к его бело-рыжей башке, всерьез намереваясь тюкнуть по ней из всех орлиных сил. Звонок звенел. Надрывался. 

- Завтра я тебя вызову снова. Про…чи…та…ть ро…ман не...пре…мен…но. Спрашивать буду обо всех героях произведения…

Потом лицо ненавистной Лидочки закружилось, указательный палец ее превратился в нос, щеки одрябли, глаза вылезли из орбит, туловище согнулось, как у Бабы Яги. «Ведьма, я же говорил», - успел подумать во сне Поплавков, но следующее видение заставило тут же забыть предыдущее. Вместо улетевшей ведьмы нарисовалось губернаторское лицо, с кривящимся от злости ртом: «Когда уберешь мусор?» Опять выплыл крючковатый палец в виде орла. Потом палец выпрямился, потолстел и походил уже на дубинку, нависшую над несчастным двоечником.  

- Завтра!!! – заорал в ответ Антон Иваныч и проснулся в сильном волнении. С губ еще слетали последние звуки привычного слова. Сердце стучало в груди кувалдой, прыгающей по пустому листу железа.

Голова с похмелья трещала. Поплавков, слушая гром сердитого будильника, не мог от слабости поднять руку, чтобы прекратить эту пытку.

- Фу ты, черт, - наконец пробурчал, с трудом приходя в сознание, Антон Иваныч, - приснится же такое, да еще после назначения.

С проснувшимся вместе с ним раздражением он схватил с прикроватного столика «думку» и запустил ее в надоедливый будильник. Тот, брякнув что-то напоследок, захлебнулся.

«Вот тебе, зараза горластая. Будешь мне перечить», - пробормотал в похмельном кураже Поплавков и с трудом поднялся с постели.

От холодного душа тело свело падучей. Несколько секунд удалось выдержать перед тем, как пустить теплые струи, которые нежно согрели и обласкали его крепкое тело. «Я еще о-го-го, - самодовольно подумал он, глядя в огромное, во всю стену, зеркало. В нем эффектно отражалась сытая стать 52-летнего самца, гладко отполированная телами многочисленных любовниц. -Только вот лицо  после гулянки подводит», - с неудовольствием подумал он, рассматривая потолстевшие веки,  набрякшие щеки, распухший нос.

- Ничего, щас поправим здоровье, - успокаивая себя, пробормотал он и еще раз взглянул в красиво оформленное зеркало.

«Да, пришлось поискать подходящее», - горделиво подумал он о зеркале. От этой мысли раздражение несколько улеглось, а затем приятные воспоминания об успешных приобретениях, о карьере согревающим облаком ласково затуманили не совсем проснувшийся мозг…

Ах, как много пришлось побегать по деканатам, ректоратам (и секретаршам), чтобы пробить место в заграничной аспирантуре. Где теперь ректор, кричавший секретарше: «Больше не пускайте ко мне этого рыжего»? Нема. Сгинул правдолюбец на перестроечной волне перевыборной моды. Думал, наивный, что все его ценят и любят. Ан, нет. Любили только должность. Подсуетились те, кому он когда-то не потрафил. Вот и слетел. Да и он, доцент свежеиспеченный, слегка подтолкнул в силу своих возможностей. Хоть без роду и племени, но со связями.

Без отца не видать бы ему Венгрии, как своих ушей. За три года навел на себя лоску западного. Балатон, пляжи, мадьярочки. «О чем это я? Об отце. Спасибо, родной! Жаль, умер не вовремя: не помог после аспирантуры». Вот и пришлось после защиты кандидатской диссертации читать лекции и вести практические занятия в Alma mater.

Антон Иваныч самодовольно потянулся под ласковыми струями душа: приятное было времечко. Лабораторные коллоквиумы, зачеты, экзамены, голоса с почтительным придыханием симпатичных студенток, их округлые коленки, которые они с показной скромностью безуспешно пытались прикрыть коротенькими юбчонками. А он - молодой холостяк. Сердце сладко замирало от жеманно неловких прикосновений ножек юных див. Как они умудрялись протягивать их так далеко? Даже самые коротенькие. Это для Поплавкова до сих пор загадка.

В «совковые» времена (Антон Иваныч презрительно усмехнулся, вспомнив свое членство в партии) ничего кроме коньяка и коробки конфет не полагалось за нужный балл на экзамене. Зато как много было бестолковых и готовых на все студенток и аспиранток, что безденежье быстро забывалось в сладострастных ночах. Систему «завалов» и дальнейшего «вознаграждения» он отработал безукоризненную. Комар носа не подточил бы.

Он выключил душ и улегся в джакузи…

Однако нарвался на более оборотистую. Фигуриста и вертлява, спасу нет. Были неясные сомнения, но уж больно хороша была в постели, шельма. Множество новинок познал он с ней.

Антон Иваныч улыбнулся и почесал в паху, но улыбка быстро сползла с лица. И он опять недовольно поморщился: обыграли его на родном поле. Быстренько, после расплаты за второй несданный экзамен, она забеременела. Хорошо, что в их отношениях были чисто деловые нотки, она лишь намекнула о письме в партком университета, а он все  понял. Пришлось жениться.

Бывают проколы, ох, бывают. Что поделаешь? Слабости человечьи, но карьера превыше всего. Она – святое! Он притих после облома, но натура требовала, и «подарки» от студенток снова стал принимать только с большей оглядкой и осторожностью. В наработанный опыт внес уточнения: дочкам известных родителей помогал бесплатно, по звонку. Укреплял деловые связи.

На излете горбачевской перестройки безденежье стало невыносимым: на шее сидели охочая до нарядов жена и сын, родная кровинушка, любитель вкусненького. Весь в папашу: с 14 лет девчонок портит. Молодец. Никакого мандража после сердечных побед.

Когда зарплата в институте стала совсем смешной, он подался в проектный институт, там платили по новым (сами директора устанавливали) ставкам «бешеные» по тем временам деньги. Полегчало маленько. «Одевался-то я как в то время!? Страшно сейчас вспомнить. Китайский пуховик с вылезающими из неплотной ткани перьями. Ужас! Срам!» – мурашки пробежали по нагретому телу.

Прибарахлился чуток. Мутные же были времена, и он разумно держался подальше от политики. Митинги побоку. Война в Югославии? Инцидент в Приднестровье? А, пес с ними. Они далеко.

Нет, не даром он не любил литературу и всякую там беллетристику. Чего в душу лезут? Зачем это слюнявое сюсюканье вокруг каких-то национальных и других идей? Кому какое дело, что он, Поплавков, думает о патриотическом самосознании народа? Он кроме технических книжек ничего не читал, и читать не собирается. Душевное спокойствие дороже. Из газет самая родная - «Петрович» с двусмысленными анекдотами...

Антон Иваныч, согретый теплыми струями воды, нежно массирующими тело снизу и с боков, прикорнул в легкой дреме, примостив голову на специальное углубление в гигантской ванне. «Как римский патриций», - успел подумать он, отдаваясь неге…

Ельцинский переворот подвалил совсем некстати и несколько нарушил устоявшийся ход событий. Он даже пожалел, что бросил «воспитательную» работу в Alma mater: там за экзамены расплачивались уже валютой. Что же может быть лучше денег? Для Антона Иваныча альтернативы не существовало. Тяга к слабому полу? С годами она превращалась в незначительное хобби, своего рода коллекционирование, только не марок, книг, открыток (совсем смешно).

Он был везуч. Бывшие друганы с родимой кафедры организовали некое ТОО проектно-научного толка и взяли его с собой, помня о его пробивных способностях. По сути, он был у них, денежных мешков, зиц-председателем, подмахивающим все договоры и платежные поручения без раздумий. «Дойной коровой» стал для них некий полугосударственный фонд и, пользуясь смутой в стране, они неплохо набили карманы, штампуя никому ненужные научные и опытно-конструкторские работы. Так называемые НИОКРы. Свалившиеся с неба «бабки» грели сердце. По сути, мелочь, если сравнить с теперешними доходами. Но приятно же подбирать плохо лежащее.

Антон Иваныч очнулся от сладостной барской дремы. «Утонешь еще ненароком, пропадешь во цвете лет, когда лучшее еще впереди», - спохватился он и решительно встал.

Вообще-то душевные копания о смысле жизни он решительно отвергал и считал их проявлением презренной сентиментальности, слабости и неумения жить. Но собственный карьерный путь ему был сладок и приятен, он ценил свое высокое положение в обществе и все чаще, чтобы поправить настроение, нарушаемое в последнее время новым губернатором, перебирал в памяти свои успехи.

Антон Иваныч взял полотенце, но тут же с недовольным видом отбросил его прочь: от него пахло вчерашней пассией.

Накануне он подписал ей договор на издание какого-то инвестиционного каталога и тут же пригласил ее поужинать в кабаке «Mon Paris». Она фыркнула, шумно выдохнув воздух, словно кобылица, пришедшая к финишу первой, и, поломавшись, согласилась. «Естественно, - самодовольно подумал тогда Антон Иваныч, - Ей, наверное, всего-то лет двадцать. И издает уже журналы. Ха! Чего ж тут удивительного: способ ясен», - он хлопнул по столу ладонью и не сумел сдержать улыбки.

-Чему вы улыбаетесь? - обидчиво спросила представительница масс-медиа.

- Вспомнил, что завтра у сына день рождения, - соврал по-свойски, как старой знакомой, Антон Иваныч.

- Сколько ребенку лет?

- Вам ровесник, - подчеркнув последнее слово, ответил он и беззастенчиво погладил ей руку.

Она смущенно отвела взгляд.

О-о-о! Вчерашний день был хорош. Третий в его чиновничьей жизни губернатор оценил его и подписал срочный контракт. Ура! А, уж как не Антону Иванычу, опытному царедворцу, знавшему все кремлевские интриги и правильно державшему нос по ветру, не знать, что назначение - это еще 5 лет безбедной жизни. И от этого на душе становилось по особенному тепло и приятно. Какие там  возможные сложности в будущих отношениях? Какие случайные недоработки с его стороны? Сейчас главное не служение делу, а поклонение начальству, а к нему он подход знал. В самый критический момент надо изобразить из себя дурака, покорно спрашивающего совета. Начальство это обожает.

Сомнения были? Конечно. Чего же греха таить. Два месяца не назначали. Но, конечно, не в себе он сомневался, а боялся подсидки от недругов. Хотя какие недруги у него? Ведь он даже с милиционерами на посту здоровается за руку. Всем угождал, кроме подчиненных. Да и тех временами остерегался: как бы не подслушали или не прочитали его мысли. «Лидочкины» уроки он все же выучил.

Вот все благополучно и разрешилось. Ура!!!

- Как, я вас спрашиваю, тут не напиться? – обращаясь к зеркалу, спросил Поплавков и громко засмеялся, но тут же схватился за голову от внезапно пронзившей ее боли. - Черт возьми, - вырвался из горла стон, но боль быстро отпустила, и Поплавков поплелся к платяному шкафу за свежим полотенцем…

Пить вчера по случаю назначения он начал после обеда, как только секретарша принесла подлинник распоряжения губернатора. Выучив наизусть исторический документ, Антон Иваныч тут же позвонил своему заместителю и верному собутыльнику Володе Коровину.

- Танцуй ко мне, - многозначительно пропел он по сотовому телефону и тут же отключился.

В замах (их было четыре) он держал пьющих мужиков (главное условие «конкурса» для приема на работу), чтобы соблюдали корпоративную этику.

Коровин был самым послушным из них. Что же касается верности, то в ней Поплавков всем отказывал. Свой аршин он всегда носил с собой. Коровин – глаза и уши Антона Иваныча: передавал патрону все, что удавалось узнать и подслушать. Вот совсем недавно он поведал о разговоре с другим замом, ценным в работе, но себе на уме. «Володя, - будто бы спросил тот Коровина, - ты всегда будешь напиваться, если Антон прикажет?». - Да», - ответил якобы Коровин.

«Первый признак бунта на корабле», - сказал себе тогда Поплавков, - надо навести порядок».

- Читай, - с царственной скромностью, едва ли не шепотом, сказал Поплавков, подавая распоряжение Коровину.

Тот, прочитав, чуть не взвизгнул от радости и шумно что-то затараторил, брызжа слюной. Ему назначение шефа тоже сулило 5 лет обеспеченной жизни.

- Это надо срочно обмыть, - услужливо закричал Коровин.

- Непременно. Наливай, - демократично разрешил Антон Иваныч.

Коровин бросился к холодильнику, стоявшему в углу большого кабинета хозяина, и вытащил бутылку «Парламента».

- Подожди немножко: сейчас позову Марину. Втроем приятнее, - придержал Поплавков руку Коровина, уже заполнявшего стопку, и подошел к стене, за которой был кабинет главного бухгалтера. Постучал в стену условной морзянкой.

Марина ворвалась в кабинет почти мгновенно и сразу же бросилась на шею Антон Иванычу.

- Я жду, жду. Думала, что занят. Я все уже знаю. Поздравляю, милый, - и она засосала его губы, нисколько не смущаясь Коровина.

- Ну, будет, будет. Остынь, - вальяжно бросил он своей любовнице.

Семь лет назад, когда он брал ее главным бухгалтером, его не интересовало, какая она в работе. Ему важнее были параметры ее фигуры, а дело… Ну, что дело? Есть опытный заместитель у нее. Та и будет тянуть.

Выпили по чарке. Еще и еще. Потом пришла та самая журналистка со своим договором. Поплавков выгнал подчиненных из кабинета и стал угощать ее. В дверь ломились с поздравлениями, и Антон Иваныч потерял счет пришедшим и выпитым рюмкам. К вечеру он ходил по кабинетам подчиненных и, покачиваясь, спрашивал:

- Ну, кому еще подписать договоры?

Сотрудники вымученно улыбались и отводили глаза.

Впрочем, конец – делу венец: журналистка, жеманясь, согласилась попить кофейку у него на квартире. Единственный закон, которому Поплавков следовал неукоснительно на протяжении многих лет, был таков: прелестница после любовных утех должна тотчас же уйти. Он не любил, проснувшись утром, видеть малознакомое лицо в своей постели. Вызвав служебную машину, он любезно выпроваживал гостью за дверь. Антон Иваныч обожал быть непредсказуемым...

Поплавков наконец-то достал полотенце и крепко обтер остывшее тело и громко чихнул. «Не простудиться бы», - с опаской подумал он и еще раз чихнул. Надел теплый халат и с удовольствием оглядел свое гнездышко.  Поистине рукотворный райский уголок.

«Целевая направленность» (так любил шутить Антон Иваныч) квартиры проявлялась во всем: бесчисленные зеркала, пуфики, диванчики, картины с обнаженной натурой и огромная кровать. Паркет «пронто», пластиковые окна, чудеса сантехники.

«Спасибо щедрым откатчикам», - так сам себе говорил Антон Иваныч и улыбался. Он любил здесь бывать. Не только потому, что это место связано с любовными приключениями, порой мимолетными, но тешившими мужскую самость остротой новизны и победы. Партнерши (нет, нет, не падшие женщины: зачем платить, когда добровольчиц много) успешно помогали ему самообольщаться, создавая иллюзию горячей любви, и он рад был обманываться и преувеличивать свои мужские возможности, лишь изредка задумываясь о том, что не он притягивает женщин, а высота его служебного кресла. Квартирка - материальное подтверждение значительности должности, которой он сам достиг. Он бывал в подобных уголках для снятия стрессов (так они назывались в его кругу).

Пришел бы он к этому чудному раю, если бы не хаос в стране? Не зевай! Хватай! Ну не будет Антон Иваныч кривить душой и утверждать, что сразу же поймал жар-птицу за хвост. Побаивался, зорко и долго приглядывался, что к чему, откуда ветер дует, надолго ли столь кардинальные перемены, на кого опереться. Учился нос по ветру держать. Да и мало ли других карьерных тонкостей надо было понять и освоить.

«Все же опохмелиться пора, - решительно подумал Антон Иваныч, постанывая от вновь появившейся боли в затылке,  - а то стал что-то слишком сентиментальным. Сегодня можно выпить. Сегодня, слава Богу, губернатор в отъезде. Вот и Бога вспомнил. Не к добру это».

По утрам Поплавков, будучи с крепкого бодуна, применял излюбленный и безошибочный прием: уезжал в какой-нибудь район области якобы с проверкой хода работ. Там его встречали с распростертыми объятиями, и водка лилась рекой. Вот только обильный опохмел вызывал новое похмелье. Но и в этом случае все было схвачено. Антон Иваныч звонил приятелю врачу, чтобы тот оформил больничный, а сам оставался в гостеприимном районе догуливать. При крайней нужде, там же его определяли в какой-нибудь санаторий и подновляли пошатнувшееся здоровье, прокапывая в вену дорогие лекарства.

Но сегодня этого не потребуется: он сделает все сам. Антон Иваныч решительно подошел к бару-холодильнику, замаскированному под телевизионную тумбочку. Опохмеляться он предпочитал шампанским: исчезает запах перегара и появляется кураж, забивающий похмельную слабость. Только-только он заполнил фужер живительной светло-желтой влагой, как кто-то позвонил в дверь.

- Кого это черт несет? Никто же не знает, что здесь моя берлога, - пробурчал Антон Иваныч, волнуясь.

Взглянув в дверной глазок, он остолбенел: у двери нервно переминалась с ноги на ногу его жена.

«Не хрена себе, - с яростью пронеслось в голове, - как она разнюхала об уголке? И что здесь ей надо? Зараза!» Он не выбирал выражений.

Если раньше, отправляясь на очередное «задание», он звонил ей, предупреждал, что его не будет ночью, то последние три-четыре года не считал нужным этого делать. Он стал ценить свободу!

«Открывать или не открывать? – лихорадочно раздумывал Антон Иваныч, машинально отпрянув от глазка и прислонившись к стене. Лицо его побагровело. Тяжелые желтоватые яблоки тяжело ворочались в высохших от злости глазницах.

«Смешно, - вдруг расслабился Антон Иваныч, - кого я боюсь? Собственную жену? Я, которому смотрят в рот, благоговейно ожидая решения...» - И щелкнул ключом в сложном замке стальной двери.

Она сразу же прошла в гостиную, небрежно помахивая элегантной сумочкой. Белокурая, стройная, эффектная, уверенная в себе. «Что ж на восемь лет моложе, - вспомнил Антон Иваныч, невольно любуясь женой и провожая ее взглядом. - Хороша, спору нет».

- Головка бо-бо? Бедненький? Опохмеляешься? – издевательским тоном спросила она, заметив полный бокал шампанского.

- На свои деньги, прошу заметить, что хочу, то и делаю, - поддержал язвительный тон Антон Иваныч.

- Ты еще скажи, что они заработаны непосильным трудом.

- Какое твое дело, как я их заработал. Кстати, ты не спрашиваешь, откуда деньги, когда берешь их, чтобы съездить на очередной забугорный курорт.

-Эти грязные деньги мне приятно тратить! И я буду их транжирить, чтобы доставить тебе удовольствие. Кстати, деньги у мужа и жены общие по закону.

- Ах, ты, чистенькая профурсетка. Ты еще смеешь базарить о грязных деньгах, когда сама валяешься с кем попало, как свинья в грязи. Я ли не заставал тебя с начальником в постели? – Боль со страшной силой ударила Поплавкова в затылок. Он схватился за голову и застонал.

- Стонешь от удовольствия после вчерашней выпивки и очередной б…? – не осталась в долгу с ответом насмешливая жена.

Несмотря на нестерпимую боль, Антон Иваныч повернул отяжелевшую голову к жене и внимательно поглядел на нее: такой спокойно язвительной он прежде ее не видел. Тревога охватила его.

- Раньше надо было беспокоиться, - прочитала она взгляд мужа, - а теперь поздно.

Боль как бы отошла в сторонку, но притаилась где-то рядом, ожидая момента, когда можно наброситься вновь.

- Ничего ты от меня не получишь, - произнес он наконец, опустив веки на готовые выпрыгнуть из орбит глаза и, обращаясь то ли к боли, то ли к жене. Лицо Поплавкова загорелось от прилива крови.

- Смотри-ка, покраснел. Наверное, первый раз в жизни. Скромником стал? Как интересно. Только вряд ли. От тебя пахнет грязью, - и она презрительно посмотрела на него вызывающим взглядом.

«Что, что ты сказала?», - бились в голове Поплавкова слова, но никак они не могли слететь с языка, неожиданно потолстевшего и с трудом убиравшегося во рту. Не словам, а языку стало очень тесно за зубами. Антон Иваныч лихорадочно вздохнул, и кадык затвором дернулся вверх-вниз.

- Молчишь? Очень хорошо, - она уже не смотрела в его сторону. - Скоро ты станешь нищим. Юрка подал заявление в загс и въедет с женой в эту квартиру, которую ты записал на него. Я же, слушай внимательно и запоминай, подала на развод и раздел имущества. Хватит с меня зловредных сочувствий подруг, я устала от…

Отчего устала жена, он не успел дослушать. Лишь пронеслось в сознании последнее: «Ты же с кобелями на курортах путалась…». Но и только. В ушах громыхнуло раскатом мощной грозы, затылок расколола острая молния смертельного страха, а страшная сила, словно отдача после выстрела из ружья, ударила в плечи и легко сшибла отяжелевшее тело с бесчувственных ног.

Жена как будто только этого и ждала. Спокойно перешагнув через неподвижное тело, она вышла из квартиры, оставив дверь открытой.