Михаил Чижов

-Папа, папа, - кричал прибежавший в слезах сын, - как же так?

Дрожащий от возбуждения, он долго не отвечал на вопросы отца, захлебываясь слезами. После нескончаемо томительных минут, торопясь и проглатывая слова, он наконец-то выпалил все, что с ним произошло.

-Успокойся, мой милый, успокойся, - машинально повторял одни и те же слова обескураженный отец, с трудом соображая, что сейчас делать, что говорить. И надо ли вообще что-то говорить в таком случае.

Сидоров, содрогаясь сердцем, чувствовал, как велико у сына душевное потрясение, ураганом смявшее все его благостные, книжные знания о людях. Теперь этот зеленый росток, вмятый в грязь, надо поднять, расправить и очистить нежные листочки, обеспечить их рост. Да, не таким представлялось ему первое знакомство сына с взрослым миром, с жестокой реальностью. То, что оно неизбежно, Сидоров прекрасно знал, но уж очень не по душе была ему американская система раннего вхождения детей во взрослую игру, когда с малолетства они работают разносчиками газет, посуды в забегаловках, посыльными. И не от нищеты или безысходности родители так поступают… Нет! Лишь в воспитательных целях бросают они детей, словно щенков, в омут, чтобы показать: лишь сильнейший выплывает, и внушить, что человек человеку волк.

«Приглядись к сортовой малине, - думал Сидоров, - ведь ее новые побеги тесно растут из материнского гнезда, а не разбегаются за десятки метров, как ростки одичавшей малины». И потому как мог, оттягивал своим воспитанием, лаской, порой, может быть, излишней, это нелегкое вхождение в жизнь. Отец    стремился Егорке продлить детство. Что может быть прекраснее детских лет? О каком времени своей жизни вспоминаем мы с теплотой в зрелые годы? Сидоров давно убедился, что равнодушные и черствые люди выходят из неблагополучного, безрадостного детства. Было обидно, что именно на его сына обрушилось это несчастье, способное резко изменить дальнейшую его жизнь. Жаль ребенка, которого в раннем детстве бросила беспутная молодая мать, загулявшая с «новым русским» и уехавшая за границу. Сколько судебных тяжб вынес он в ту пору, чтобы оставить сына у себя. Сидоров вздохнул: «Тогда повезло». А теперь вот это…

Он не стал искать новую «кошку» в мешке, а выписал из деревни пенсионерку мать, бывшую сельскую учительницу. Работа у Сидорова была на редкость подходящая для отца одиночки – диспетчер химического завода - с графиком работы сутки на работе, а трое дома. О чем мечтать?

Сидоров сына не баловал. Можно ли было назвать баловством те многочисленные беседы с ним о происшедших событиях в школе или обсуждения прочитанных книг? Тепличные условия? Нет. Скорее, это были уважительные отношения равных людей. Егорка мыл посуду, помогая бабушке в квартире, копал грядки, пилил, строгал доски в саду или в деревне, куда Сидоров вывозил сына и мать свою на лето. Да, он был, как сейчас говорят, домашний мальчик, с нежной отзывчивой душой и очень впечатлительный от множества прочитанных книг. Сидоров не раз видел, как сын целовал морщинистые щеки худенькой бабушки, шепча ей на ухо слова любви. Егорка часто забирался на ночь в постель то к отцу, то к бабушке, чтобы послушать сказки или самому что-то рассказать, и уснуть, обняв за шею самых родных людей…