Михаил Чижов

-Дышит сам? – прозвучал несколько взволнованный голос другой медсестры.

-Сам, - ответила простоволосая.

Простые, стертые до неузнаваемости слова, как на старых угольных грампластинках. Разве они могут выразить всю гамму чувств? Они, как плохо формованный кирпич, с трудом укладываются в ровную стену отношений. Ими, к сожалению, трудно рассказать даже о своих переживаниях. Всегда недоговоренным останется самое главное, близкое и родное, и это способно домыслить и понять только сердце. Особенно больное, прошедшее горнило испытаний. У всех так. Но раскрыться до конца также опасно, как боксеру опустить руки во время боя…

Вот так, скорее всего, и уходят люди. Буднично, обыденно и просто: потекла кровь, не могли её остановить. Просто, не смогли. Ну, так, как обычно, говорят без затей громкие, кем-то придуманные, красивые, на первый взгляд, но жестокие по сути слова: «Мы сделали всё, что могли».

Пытались ли сделать? Где-то, что-то порвалось, прохудилось, переполнилось. Это было выше наших сил. Выходит так, что свободного жизненного пространства для него вдруг оказалось на удивление очень мало, так мало, что приходится уходить с этого света.

В голове разведрилось, словно Некто прогнал все тучи и облака с его предсмертного небосклона.

-Отвяжите руки, - громко, как позволяла маска, закричал он. «Простоволосая» вздрогнула и часть крови из мерной банки пролилась на него, лежащего по пояс голым. Будто выполняя его последнее желание, она, молча, отстегнула специальные застежки. Он тут же стянул маску с лица.

-Я хочу дышать сам.

-Нельзя, не положено, - решительно сказала она и вновь натянула её.

Никаких ободряющих слов, как в голливудских фильмах: «молодец», «держись», «потерпи», «не молчи, говори». Да, в этих фильмах требуют, чтобы пациент не молчал. Нам-то это зачем? То, что американцу смерть, русскому благо. Конечно, это благо сомнительно, но уж лучше несуетное, гордое молчание, чем пустая, необязательная болтовня, от которой трещит голова.

Заляпанный кровью, он, верно, выглядел ужасно. «Простоволосая» смочила спиртом марлевую салфетку и стала стирать с него кровяные, успевшие запечься и стать грязными потеки. «Отработка», подумал он, вновь вспомнив серную кислоту и производство, которому отдал лучшие годы жизни. Мог ли он использовать их лучше, чем в опасном хлорном производстве, уносящем здоровье и треплющем нервы. Конечно, мог, но кто-то должен работать и здесь и добиваться, чтобы работа была честной, прямой, приносящей пользу. Жаль, что завод развалили неумные и ленивые начальники, и можно лишь придти и побродить по его останкам. Понятно, где и как поистрепал он свои нервы и тем самым подсадил свое сердце опасной работой. От чего сейчас вдвое моложе его люди делают такие же операции? Чем они износили свои сердца? Распутством? Ленью? Отсутствием достойной работы?