Михаил Чижов

Слабый ветерок доносил пряные запахи неизвестных степ­ных трав; вокруг меня, на обширных клумбах, цвели розы и еще какие-то яркие цветы. Услышав наконец треск цикад, я обрадовался, что не оглох и смог вынести нелегкий полет. И тогда же я, шестнадцатилетний, совершенно по-взросло­му подумал: вот оно счастье. Счастье жить в этой стране, иметь много родственников, свободно путешествовать и не чувствовать себя одиноким, потому что не только родня, но и все, окружающие, как единая семья, хотят мне добра.

В Севастополе я с двоюродным братом и его друзьями сигал ласточкой с Приморского бульвара в Черное море, подныривал под памятник погибшим кораблям (оказывает­ся, в скале, на которой стоял обелиск, была подводная штоль­ня), бродил между колоннами древнегреческого Херсонеса, наивно пытаясь найти на память что-нибудь антикварное. Ходил с дядей Сеней на ночную рыбалку. Мы ловили скумб­рию и тут же коптили ее на скалистом крымском берегу, поеживаясь от утреннего бриза. Ласковое, теплое море, как хамелеон, меняющее цвета своих вод при закате солнца и порывах ветра от нежно-голубого до черного.

Можно долго рассказывать человеку, живущему среди северных хмурых лесов, среди равнинных рек, о скалах и море, изощряясь в словах и пытаясь наполнить их сущнос­тью, чтобы передать ощущения от скал и моря, все тщетно. Слова — пустое, пока ты сам не станешь карабкаться по скалам и плавать в соленой, теплой воде, разглядывая дно через 10-метровую толщу лазурной воды. Когда будешь оче­видцем, тогда и вдохнешь в мертвые символы слов свои живые чувства...

Неделю я жил в Москве на Преображенской площади в доме, стоявшем по соседству с только что взорванным по приказу Хрущева храмом Преображения Господня, в одной из комнат огромной коммунальной квартиры на первом эта­же. Перед окнами, завывая серводвигателями и лязгая пнев­матическими дверями, останавливались с раннего утра и до поздней ночи троллейбусы. Они не мешали мне, не чуявше­му ног от хождения по московским изогнутым улицам, Крем­лю (проход в него тогда был открыт), Третьяковской гале­реи и другим музеям. Я наполнял книжные знания трепет­ным чувством сопричастности, я наслаждался вкусом жизни как сахаром, а не его образом, от которого во рту не ста­новится слаще.

Брат, который в детстве советовал мне беречь карто­фельный нож, проходил в это время срочную службу в ар­мии, в учебке под Переславлем-Залесским. Деньги у меня еще оставались, и я проложил такой маршрут дальнейшего путешествия по Руси: к брату, затем в Ярославль (благо, что Переславль-Залесский находится на автодороге Моск­ва—Ярославль) к Виктору Дмитриевичу, родному брату ук­раинского зятя (вачская родня), а уж там по Волге-матуш­ке реке до родного дома совсем рукой подать.