Михаил Чижов

Сама она была скуластой и точно знала возможности своего характера.

С тех пор я стал интересоваться не только спортом, но и политикой, а все, что касалось Джона Кеннеди, вызывало у меня живейший интерес. Хотя и скудно освещались тогда собы­тия вокруг Карибского кризиса, но можно было понять и оце­нить роль молодого Кеннеди в предотвращении Третьей миро­вой войны, его мужество в переговорах с хитрым Хрущевым, который был старше своего оппонента на 23 года. И все-таки они, такие разные и непохожие, смогли говорить на одном язы­ке. Том единственном языке, что гарантирует право на жизнь народам планеты Земля. Когда мысли проникнуты заботой о про­стых людях, они понятны всем. Именно эти мысли объединили бостонского миллиардера Джона Кеннеди, выпускника Гарвард­ского университета, ортодоксального католика, с сыном босо­ногого пастуха из курской деревеньки Калиновка, вечным сту­дентом всевозможных академий, курсов руководящих партий­ных работников и ярым атеистом. В годы правления Хрущева прокатилась по нашей стране вторая после Гражданской войны волна по уничтожению православных святынь. Трудно найти более непохожих людей, чем эти двое. И если про Хрущева прямо можно сказать, что он пришел в большую политику из низов, то как же узнал супербогатый потомок аристократичес­кого клана о думах простого народа? Возможно, подсказала война, которую он, будучи морским офицером, прошел на тор­педном катере «ПТ-109». В дань памяти погибшим товарищам Джон Кеннеди посвятил им свою книгу «Профили смелых». Тя­желые ранения. После них он был вынужден носить поддержи­вающий спину корсет и ботинки с высоким супинатором в одном из них, чтобы скрыть хромоту.

Я не психолог и не знаю теоретических основ зарождения любви. Я лишь догадываюсь, что не надо искать подтвержде­ний и обоснований своему чувству, которое, как зрение, слух, язык, обоняние, осязание, дано Богом и необходимо для обще­ния и понимания людей. Откуда во мне, провинциальном маль­чишке из простой семьи, в которой достойное преодоление нуж­ды — главная тема разговоров родителей, была «испанская грусть» к президенту из неведомой и недоступной даже в мыс­лях Америки?

Это потом, значительно позднее, разойдутся миллионными тиражами подробности жизни и убийства самого молодого пре­зидента в истории США, и многие полюбят его, жалея. Но это потом...

И вот через 40 лет после убийства президента я приближа­юсь к Арлингтону, к месту его последнего упокоения.

Сын платит чернокожему копу, сидящему в стеклянной будке с кондиционером, за парковку автомобиля в многоэтажной сто­янке, и мы выходим из машины на воздух, жарко натопленный вирджинским солнцем. Билет за парковку — это пропуск на многие мероприятия, природные парки, в том числе и на клад­бище. В Америке пешком не ходят даже за 300 метров. Кладби­щем, в нашем понимании, назвать то, что я увидел, невозмож­но. Это скорее мемориальный парк с потрясающе ровными ря­дами белых, стоящих вертикально узких плит, напоминающих издали аккуратные колышки. Под пристальными, немигающи­ми взглядами полицейских мы проходим через прохладный «ви­зит-центр» у ворот Хэтфилд, выдержанный в строгих черно-белых тонах, торжественный и гулкий, и вновь окунаемся в липкий от жары воздух. Поток людей, не густой, но достаточно ровный, движется по дорожкам, покрытым светлым асфальто­бетоном. Навстречу идут представители всех рас и народов мира: черные, желтые, белые лица из Африки, Азии, Европы, Ав­стралии.