Михаил Чижов

Но жизнь не музыкальный камертон, помогающий настроить гаммы судьбы на нужный лад. От некоторых бытовых вещей быстро забываются все благие общественные и производственные дела.

В один из вечеров после возвращения вышел он как-то на лестничную клетку выкурить бразильскую сигару, тоскливо было одному в квартире: жена, как обычно, задерживалась на работе. Курит, изучает Дубов двери, выходящие на площадку, и знать не знает, что его тоже изучают, препарируют взглядом, словно подопытную мышку.

Тихо. Но вот дверь, что напротив, чмокнула и заскрипела несмазанной телегой. Дубов знал, кто живет за этой дверью, и интуитивно поморщился от грядущих неприятностей. Собрался даже притушить сигару и шмыгнуть в свою дверь, но не успел: сигара – не сигарета. В руках быстро не разомнешь, а бычковать о стену совесть не позволила. Короче замешкался.

Несимпатична ему была та особа, что жила в соседней квартире. Ох, как неприятна. Молодящаяся дамочка, средних лет, старалась при встрече непременно заглянуть в лицо и состроить при этом глазки с намеком на некие секретные обстоятельства.

Сначала высунулись обесцвеченные химией, завитые букляшки, затем тонкий нос с прижатыми, будто бельевой прищепкой ноздрями, и, наконец, чуть обвислые щеки, плотно умащенные кремом. Затейливо накрашенные и подведенные глаза с пугающей приветливостью воззрились на Дубова.

-Вадим Алексеевич, вы один?

Дубов, чтобы подчеркнуть нелепость вопроса, делано, с ироничной, показной суетливостью  повернулся и внимательно огляделся, намереваясь чуть ли не бежать наверх в поисках неведомого собеседника.

-Надо же, один, - с веселым озорством ответил он.

-У меня к вам серьезный разговор, - таинственно понижая голос, зашипела соседка, не оценив юмора.

Не сказать, что Дубов был ярый женоненавистник, но принципиально не делал скидок слабому полу. «Если возжелали эмансипации, то уж получайте её по полной программе», - примерно таков был ход его размышлений при общении с женщинами. «Лучшие» представительницы слабого пола великолепно чувствовали его тончайшую язвительность и проницательность. Взглядом своим он как бы смывал все их краски, крема, хирургические подтяжки, мало того, он будто выворачивал их души наизнанку. И от этого они буквально свирепели. Доставалось, впрочем, и Дубову, когда он оформлял какие-нибудь справки в жилищных и социальных конторах, заселенных почти сплошь женским персоналом, который неведомо острым чутьем догадывался о его мыслях...