Михаил Чижов

Но тут грянул, так называемый, мировой кризис и сделка завода с зарубежным партнером лопнула. Как радужный, но пустой и мыльный пузырь. И собственная жизнь показалась ему чудовищно ненужной, лишней, потусторонней.

Дубов крепко загрустил, и с каждым днем всё чаще застывал у окна, своего кабинетного, или домашнего у сына. Всё, что когда-то радовало, умиротворяло, настраивало на деловой лад, отошло на задний план. Теперь беспокойная пустота в груди срослась с покоем, мертвым каким-то покоем, при котором хочется лишь молча и невидяще смотреть в окно. Но свет в оконце для него уже иссяк, и он этого пока не замечал.

Седая, всем известная на заводе дубовская голова опускалась все ниже и ниже. «Вот всегда так. Оборвется ниточка в одном месте, жди, что и в другом скоро лопнет. Предал близкий человек, подвело сердце, договор расторгли, даже верное, любимое производство изменило, как неверная жена. Всё в кучу! Неделимую, поганую, зловонную. Наивно? Может быть». Нити грустных мыслей непрерывно накручивались на бобину сознания.

Казалось, что в ряду всех серьезных бед наименьшим было предательство жены, но именно оно сильнее всего жгло его больное сердце. Дубову вдруг пришли на ум совсем уж детские стишки о брошенном игрушечном мишке. О том, которому оторвали лапу, и уронили на пол. Ладно бы только это. Ведь бросают не только плюшевых мишек! Луч памяти прорезал время до детских лет, и он вспомнил ласковую маму и своё состояние заброшенности, возникавшее при чтении этих незамысловатых стихов. Настолько серьезно входил он в образ несчастной игрушки.

Нынешняя шкура мишки, в которую его заставила влезть неверная жена, была ему чрезвычайно тесна. Не по его росту, уму, размаху. «Всё равно его не брошу», - так думают дети. Взрослым доступна другая, всесторонняя, часто безнравственная тактика поведения. Его же бросили. Бросили. Бросили!

И все чаще и громче сквозь ропот терзаний прорывался неведомый и сильный голос, что выход есть. От него укреплялась душа и появлялась цель…

В конце сентября Дубов с утра приехал в сад. Любимый с детства отцов сад, когда-то переданный ему по наследству. Теперь Дубов закончил оформление садовых документов на сына. Преемственность радовала его.

Затопил баню. Долго копал грядки, таскал в ведрах перегной, выбирал, наклонясь, назойливые корни сорняков. Над головой Дубова крутилась желтая листва с соседней березы, вольготно закинувшей через забор ветви в его сад. Тяжело и шумно падали на бетонные дорожки яблоки. Яблочным выдался год. Земля глухо содрогалась в ответ, будто не яблоки то были, а многотонные бомбы.

Все это было знакомо и привычно. Дубов, не поднимая глаз, вбирал звуки, запахи и краски осени, заполняя ими свое усталое, больное и разбитое сердце. Он только изредка втыкал лопату в землю и, не передыхая, шел в баню, чтобы подложить в печку дров. И опять возвращался к своей пахоте.