Михаил Чижов

Лариса же не испытывала к нему и малой толики жалости. Сердце его мало интересовало её. Она лишь старательно гнала от себя мысли, как она, 17-ти летняя малообразованная девчонка, старалась попасться ему, пришедшему после института в цех, на глаза.

Лариса в ту пору - спелое, налитое соками яблоко, готовое упасть в любые призывно протянутые к нему руки. Так «пали» многие её одноклассницы. Она же была мудрее или хитрее их. Так это было или нет, неизвестно, но неведомая сила оберегала её от временами накатывающейся плотской страсти, и, к собственному удивлению, она не теряла способности к расчетливому выбору и осмотрительности. Она словно проверяла крепость рук, в которые ей предстояло упасть.

Дубов подвернулся как нельзя кстати. Лариса быстренько отшила своих цеховых воздыхателей и мягко, неназойливо, с врожденной женской хитростью сумела обратить на себя внимание. Перевелась в его смену, и на десятиминутках, когда он давал вводную на работу, обволакивала его покорным на вид, задумчивым взглядом. Он догадался и особо не раздумывал. Случай обычно не заставляет долго себя ждать, когда его наступления с нетерпением ждут обе стороны.

Сейчас она устала быть ему вечно обязанной, ей казалось, что он считает её своей собственностью. Да, он вытащил её на свет, подготовил к экзаменам в институт, помогал во время учения, устроил в городскую администрацию, где она уже начальник отдела. Он же так и остался командовать цехом. Лариса остро ненавидела его за принципиальность, негибкость, за право сказать ей справедливые слова об измене и выгнать из дома ко всем чертям, ударить, в конце концов. Она ждала каких-нибудь действий, жгучих слов, будто некоего избавления от постыдной и надоевшей игры в примерную супругу и мать 25-летнего сына.

Но Дубов молчал. И это не склочное мужество бесило её. «Какой же ты весь правильный, аккуратный, терпеливый. Тьфу, противно на тебя смотреть», - заводила она себя. Но тайком, когда он отворачивался, взглядывала на мужа, пытаясь понять, о чем он думает. Побаивалась кошка…

Через две недели Дубову сделали коронарографию. Рентгеновский аппарат, покорно послушный человеческой руке, то нависал над ним, лежащим навзничь, то заходил слева, то справа, будто вглядываясь в его грудную клетку. И вгляделся так хорошо, что далекому от медицины Дубову, смотрящему на мониторе за «пауком» артерий, питающих сердце, стало понятно без слов и объяснений, что дело его «табак». Для этого не требовалось быть кардиологом: сужения выделялись столь явно, что не заметить их было сложно.

«Вот здесь я вижу то, что нужно,  - уже привычно подумал Дубов, раз за разом возвращавшийся к своему «гнойнику» - измене жены, - а где же были мои глаза и сердце, что не разглядели подмену?»

Еще через три дня Дубова вызвали к заведующему отделением. Высокий, массивный человек с живым, любознательным лицом внимательно и, не спеша, вгляделся в него ярко-голубыми глазами.