Михаил Чижов

Охотовед звонко и озорно закричал:

— Давай, давай, милай, буди зайку! Давай, давай, милай, буди заю, буди, милай, буди!

Степнин от неожиданности вздрогнул и порадовался тому задору и куражу, с которым Павел подогревал собак. Эти при­зывы дали всем понять, что байки кончились, и пора присту­пать к серьезному делу. Прошла сонная одурь, навеянная ездой в душной кабине «Нивы». Заиграла разбуженная кровь. Жадно задышала грудь, истосковавшись по холодному, свежему воз­духу, сильно пахнувшему прелыми листьями, корой валежни­ка, отсыревшей от снега.

Они разошлись в разные стороны, дожидаясь, пока собаки подадут голос. Но те молчали.

— Плотно лежит заяц, плотно. Резкая смена погоды, а уж тем более первый снег, как любая неожиданность, заставляет всякого зверя насторожиться. Нужно время, чтобы зайцы при­выкли к новым условиям. Они даже не едят в это время. Заяц же вообще — символ осторожности. Их пугает даже шорох ли­стьев, и в листопад русак уходит в поля, в озимые. Здесь, в лесу, самое лучшее место, где можно подстрелить русака пос­ле начала гона — перекресток дороги и тропинки.

Степнин, слушая разъяснения охотоведа, представил ры­жего кота и улыбнулся. Раздумчиво брел он, не разбирая доро­ги, держа в поле зрения идущего в стороне Павла. Приходи­лось то продираться через плотный березовый частокол, то уве­ренно шагать по желто-серой, лесной песчаной дороге, окаймленной белой лентой снега на придорожной траве, то уто­пать в мягкой подстилке ягеля среди невысоких сосен, любуясь рыжими прядями папоротника.

На открытых местах молоденькие темно-зеленые елочки водили нестройный хоровод, их юная беззащитность нежно тро­гала сердце. Хотелось помочь им, укрыть от надвигающейся зимы. «Маленькой елочке холодно зимой...» Ни мрачное низкое небо, ни мокрые клочья снега, падающие за шиворот, ни сыреющие с каждым шагом старые офицерские галифе не снижали при­поднятое настроение. Было то не часто встречающееся особое состояние, когда все окружающее — люди, предметы, дей­ствия,— будто сговорившись, источают любовь. Степнин пере­крестился раз, другой, третий. Душа пела.

Где-то вдалеке взвыла собака, подняв зайца, тявкнула дру­гая, и тихий прежде лес загромыхал от бурного лая. Неожидан­но звонко грянул выстрел. Степнин и Павел насторожились, изготовились к стрельбе.

— Гончар «запоет», когда увидит зайца,— возбужденно шеп­тал Павел,— а сейчас он его еще не видит. Заяц бежит круга­ми, увеличивая их с каждым разом. Три, четыре круга сделает. Смотри в оба! Будь готов к любому повороту.

Павел отошел. У Степнина заныло сердце в ожидании. Вдруг впереди, метрах в пятидесяти, через дорогу перелетел серый комок. Степнин дернул ружьем в направлении бега зайца и поч­ти наугад выстрелил. Мимо. Но хозяин Будки, стоящий на пути зайца, был более удачлив. Бедный заяц, словно налетев на не­видимый заслон, кувыркнулся в полете и, выпрямляясь в пред­смертной агонии, словно стрела на излете, упал на сырой снег. Разгоряченная Будка подлетела, хватая добычу.