Михаил Чижов

Мы заулыбались и познакомились с хозяином красавца. Булька три раза выгонял нам под выстрел зайцев, и мы не мазали.

— Полтора года, а талант,— похваливал пса хозяин, давая ему после каждого зайца хлебные сухарики.

— Есть известный ритуал — давать собаке в награду перед­ние лапы зайца. Вы им не пользуетесь? — спросил Степнин.

— Пижонство это. К тому же противоречит науке.

— Скажите, пожалуйста, действительно чистокровных со­бак не надо учить, когда подавать голос, а когда молчать.

— Действительно. В крови это у них, а умение просыпается на практике, на охоте.— Он, мягко улыбнувшись, с хитрецой посмотрел на Степнина.

— Некоторых учи десятки лет, а не научишь,— вырвалось неожиданно у Алексея. Он имел в виду людей.

— Значит, беспородные.

О ком говорил удачливый охотник, Степнин не стал уточнять.

После обеда охотников потянуло в сон.

Проснувшись, Степнин взглянул на окно. Скупое октябрь­ское солнце нерешительно заглядывало в комнату охотничьей заимки. Оба напарника спали, сморенные многочасовой беготней за зайцами и недавнего обеда с ухой и непременной чаркой водки. Ополоснув лицо, он огляделся: легавой, собаки охотоведа, лас­кавшейся к нему перед сном и подсовывающей мокрый нос под руку, нигде не было видно. Степнин забеспокоился. Но, пригля­девшись к лежащему навзничь Павлу, беззвучно рассмеялся: из-под бушлата, которым он накрылся, свисала, слегка подраги­вая, жилистая нога собаки, удобно расположившейся на груди хозяина. Она, конечно, чувствовала, что кто-то встал, но вос­питание не позволяло ей беспокоить своего кормильца. Чтобы ее не искали, она лишь деликатно подергивала ногой.

Вспомнив совет старика, Алексей Михайлович решил про­гуляться по поселку.

Молоденькие березки на дворе стояли под инеем как под венцом. Торжественно-белые, они задумались, словно внимая молитве. Затихли и поседевшие немногочисленные прежде их желтые листочки.

Только здесь, на территории охотничьих угодий по Керженцу, сохранились могучие сосны и ели, напоминающие ушед­шую красоту местных лесов, безжалостно вырубленных в годы войны. И подросшее мелколесье, и уцелевшие хвойные патри­архи укрылись белой бородой Деда Мороза. Большая она была, безразмерная — на все деревья хватило. Трава в заиндевелых кочках, ломаясь, свежо хрустела под ногами.

И вокруг ни души. Двухэтажные дома с заколоченными ок­нами и дверями смотрелись жутко в своей безнадежной забро­шенности. Жилыми оставались лишь одноэтажные частные дома в три окна по фасаду, произвольно разбросанные вокруг «мно­гоэтажного комплекса», из которого навечно ушла жизнь. За­молкли голоса, растаял детский смех.