Михаил Чижов

Васильевич наконец-то вывел деда, держа в руках доку­менты.

— Поехали в шестое отделение,— пробормотал он, подса­живая отчима.

На взгорке из-за только что выпавшего снега машина за­буксовала. Алексей толкал ее и думал о фантастичности ситуа­ции. «Я тороплюсь отвезти в психушку почти незнакомого чело­века. Отделение № б, почти как у Чехова, только у него была палата № 6. Бог видит: не я инициатор, не я»,— успокаивал себя Павлов, с отчаянием упираясь в застрявшую машину.

Отдельно стоящее двухэтажное здание было запущенное до высшей степени разрухи. Не столько из-за хронической не­хватки средств на здравоохранение, а по причине безудержно­го, бесшабашного воровства, отвечающего девизу «Ремонти­руй — не ремонтируй — лучше не будет».

Зарешеченные окна; железная дверь, после звонка пришлось ждать несколько минут. А пока ждали, из форточки окна рядом с дверью несколько раз высовывались, насколько возможно, оплывшие физиономии с просьбой:

— Дай закурить!

Интонация требовательна до наглости, именно так просят закурить у вновь помещенного в тюремную камеру.

Вышел медбрат в немыслимого цвета рваном халате. Лени­во цедя слова сквозь щербатый рот, спросил:

— К кому? Они объяснили.

Заведующая отделением долго не принимала Павлова. Он видел, как она заходила в кабинет — полная, благообразная жен­щина, лет шестидесяти. «Коробочка»,— вспомнил Алексей гого­левский персонаж.

— Иди, ты образованный,— подтолкнул его Васильевич,— а то я чего-то не пойму. Я пойду отца в палату устраивать.

В коридорах стоял промозглый холод. В кабинет заведую­щей входили-выходили сотрудники в мятых халатах, но Пав­лова не приглашали. Устав ждать, он пошел искать тестя, что­бы посмотреть, куда его устроили.

В палатах находилось до тридцати психических больных. Древние кровати с панцирной сеткой, провисающей почти до пола, стояли впритык друг к другу. Постели без простыней, без наволочек и тем более пододеяльников. Смердящий запах давно немытых тел, прокисшей мочи, грязной одежды вызывал тош­ноту. Взгляд нескольких десятков глаз остановился на входя­щем, и некто, донельзя оборванный, угодливо подскочив к Пав­лову, с напускной расторопностью спросил:

— Вы к кому?

— К ним,— односложно ответил Алексей, показав на хло­почущего рядом с тестем Васильевича.

Входить было страшно. Кто-то безучастно лежал, вперив немигающий взгляд в затянутый паутиной потолок; кто-то, съежившись в комок, дрожал на кровати, от чего она тряслась, постукивая по соседней. Этот жуткий стук был страшнее стука мерзлой глины, брошенной на крышку гроба.

Больные были тихи, привычных разговоров не было слышно. Но эта гробовая тишина ужасом вползала в душу так, что не хватало сил сделать хоть один шаг внутрь этого зловещего зала.