Баня, в которой работал ложкарь, стояла на краю широкого дола. Склон его довольно круто обрывался вниз, где бежал шустрый и полноводный ручей, питаемый бесчисленными родниками, бьющими с противоположной стороны дола, густо заросшего ольхой. Посеребрённая инеем слегка побуревшая трава казалась плотной и упругой, но желания поваляться на ней не возникало. Всему свое время. За спиной тянулись огороды, ярко зелёные озимые поля, стояли крестьянские избы, справа, на горизонте, торчали черные зубцы могучих елей, слева и спереди – обширный дол. Естественный, ничем не стесненный простор волновал кровь покрепче авантюрной истории, и это волнение создавало спокойный, созидательный, а не разрушительный, настрой.
В небольшом предбаннике висели по стенам березовые веники, на скамьях вдоль стен стояли тазы и ведра, а на полу – осиновые и ольховые чурбачки. Маленькая дверь заставила низко наклониться, чтобы войти в баню. Она топилась «по-чёрному», на стенах, и особенно, на потолке был толстенный слой сажи, возможно, царапая который, кто-то давным-давно придумал фоновое письмо для хохломской росписи. В бане было тепло, сухо и обалденно, как сейчас говорят, пахло осиновой стружкой.