Мокрый октябрьский снег лепил так, что в десяти шагах с трудом можно было разглядеть идущего навстречу человека. Десять секунд назад ты не знал, не ведал о нём, но вышел из метельной пелены путник, которого успеваешь разглядеть и даже сделать некий вывод о нём, и вот он уже растворился в снежном хаосе. Удивительно прекрасным мгновением стала в моей жизни встреча с мастером хохломской росписи, этой прекрасной палитры, расцвечивающей художественные возможности простых крестьян. Географически они удалены от мегалополисов культуры глухими лесами и непроходимыми болотами, но художественный вкус запросто преодолевает любые расстояния. Такие встречи не растворяются в бушующем океане времени.
Моим соседом в автобусе, следующим в Ковернино, был сухонький, небольшого роста пожилой мужчина с усталыми глазами на живом, морщинистом лице. Удобно расположившись в кресле, он стряхнул с кепки снег и по-простецки сказал:
-Люблю такую ненастную погоду, когда за стенами бревенчатого, теплого дома завывает ветер, а ты сидишь за удобным столом, вспоминаешь лето и…
Подробнее... Насколько трудно выполнить обещанное, настолько приятно осознать выполненное. Это о ещё одной поездке в Сёмино.
В Ковернинском районе уникальная почва: рыжая глина чередуется с белой, как каолин, скользкой и мылкой, такой, что, кажется, ещё чуть-чуть надави, и запузырится пена из размокшей земли. И вся эта масса наполовину сдобрена песком, образуя, так называемый, суглинок, из которого при распашке охотно «растут» камни. Путешествие на три километра по мокрому суглинку лесного бездорожья можно приравнять к этапу ралли Париж – Дакар.
Нам повезло: накануне подморозило. Светло-рыжее, как Ковернинская глина, солнце после нескольких дней близорукого ненастья многократно расширило горизонт для игры красок засыпающей природы. В морозном, осеннем воздухе не было ни пылинки, ни соринки, хотелось неторопливо дышать, восхищаясь каждым глотком. Скупыми лучами бедно освещались бесчисленные перелески, в которых темно-зелеными островерхими пирамидами выделялись могучие ели. Предзимье – особая, счастливая пора для хвойных, когда лиственные конкуренты их, потеряв свое украшение, безликие, отошли на второй план. Думалось, вот оно счастье: стоять тепло одетым на посеребренной желтой стерне осеннего поля, оглядывая в лучах низкого солнца тихие необозримые дали. Здесь легко ощущается вечность: триста, четыреста лет назад тут были те же перелески, ели, желтеющие поля. Именно ощущение вечности служит толчком к самовыражению, даёт начало истинному творчеству, каким является хохлома.
Подробнее... Баня, в которой работал ложкарь, стояла на краю широкого дола. Склон его довольно круто обрывался вниз, где бежал шустрый и полноводный ручей, питаемый бесчисленными родниками, бьющими с противоположной стороны дола, густо заросшего ольхой. Посеребрённая инеем слегка побуревшая трава казалась плотной и упругой, но желания поваляться на ней не возникало. Всему свое время. За спиной тянулись огороды, ярко зелёные озимые поля, стояли крестьянские избы, справа, на горизонте, торчали черные зубцы могучих елей, слева и спереди – обширный дол. Естественный, ничем не стесненный простор волновал кровь покрепче авантюрной истории, и это волнение создавало спокойный, созидательный, а не разрушительный, настрой.
В небольшом предбаннике висели по стенам березовые веники, на скамьях вдоль стен стояли тазы и ведра, а на полу – осиновые и ольховые чурбачки. Маленькая дверь заставила низко наклониться, чтобы войти в баню. Она топилась «по-чёрному», на стенах, и особенно, на потолке был толстенный слой сажи, возможно, царапая который, кто-то давным-давно придумал фоновое письмо для хохломской росписи. В бане было тепло, сухо и обалденно, как сейчас говорят, пахло осиновой стружкой.
Подробнее... |
