Он считал нелепым излишне усердствовать с просвещением народа a` l`europeenne (по европейски), полагая, что «наш безграмотный народ более, чем мы (имеются в виду интеллигенция и аристократия – М.Ч.), хранитель народной физиономии, без которой не может создаться своеобразная цивилизация» («Грамотность и народность»).
Леонтьев с усмешкой смотрел на «свободу, равенство, благоденствие (особенно это благоденствие!), которые принимают какими-то догматами веры, и уверяют, что это рационально и научно! Да кто же сказал, что это правда?» («Византизм и славянство»). Безличное братство для Константина Леонтьева – словно жупел, несущий смерть, не менеечем война или другое бедствие. «…Благоденственное братство, доводящее людей даже до субъективного постоянного удовольствия, не согласуется ни с психологией, ни с социологией, ни с историческим опытом. В глазах христианина (он для Леонтьева – единственный авторитет – М.Ч.) подобная мечта противоречит прямому и очень ясному пророчеству Евангелия об ухудшении человеческих отношений под конец света» («О всемирной любви»).
Стремление к равенству, к смешению, к единообразию враждебно полнокровной жизни и потому безбожно, – утверждает Леонтьев.
Он - ярый монархист, прозревающий в демократии начало падения любого, ранее крепкого, государственного устройства. Вот как Леонтьев описывает причины возвышения Александра Македонского. «Ослабевший эллинский муниципальный (ругательное слово в устах Леонтьева – М.Ч.) мир, соединившись потом с грубой, неясной… феодальностью македонян, дошел до мгновенного государственного единства при Филиппе и Александре и только тогда стал в силах распространять свою цивилизацию до самой Индии и внутренней Африки. Опять-таки, значит, для наибольшего величия и силы оказалась нужной большая сложность формы – сопряжение аристократии с монархией (выделено Леонтьевым – М.Ч.)». («Византизм и славянство»)
Он смеет быть недовольным Федором Михайловичем Достоевским: «Из этой речи, на празднике Пушкина, для меня, по крайней мере (признаюсь), совсем неожиданно оказалось, что г. Достоевский, подобно великому множеству европейцев и русских всечеловеков, все еще верит в мировую и кроткую будущность Европы и радуется тому, что нам, русским, быть может и скоро, придется утонуть и расплыться бесследно в безличном океане космополитизма. Именно бесследно! Ибо, что мы принесем на этот (по-моему, скучный до отвращения) пир всемирного, однообразного братства?» («О всемирной любви»).
Леонтьева восхищает «…русский «кулак» - консерватор, очень хитрый в частных делах и непоколебимый, искренний в религиозных и государственных убеждениях своих».