Михаил Чижов

нижегородский писатель

Онлайн

Сейчас 11 гостей онлайн

Последние комментарии


Рейтинг пользователей: / 0
ХудшийЛучший 
Содержание
Братья
Страница 2
Страница 3
Страница 4
Страница 5
Страница 6
Страница 7
Страница 8
Страница 9
Страница 10
Страница 11
Страница 12
Страница 13
Страница 14
Страница 15
Страница 16
Страница 17
Страница 18
Страница 19
Страница 20
Страница 21
Страница 22
Страница 23
Все страницы

Москва не вызывала в Алексее Грибове комплекса неполноценности. Не потому что он был нахалом и пробивным малым, которого выставляют за дверь, а он лезет в окно, скорее наоборот. Родился он и вырос в крупном областном центре, в столице бывал не раз, и не принимал суматоху московских вокзалов и метро за истинную суть городской жизни. Он знал, что стоит лишь пройти от железнодорожной сутолоки главного перевалочного центра страны несколько сот метров и свернуть в какой-нибудь Малый Златоустинский переулок, изгибистый, словно коленчатый вал, как очутишься в знакомой до боли обстановке, среди двух-трех этажных купеческих домов, которых в родном городе сотни. Во дворах за нарядными домами течет размеренная чуть ли не деревенская жизнь со старушками, день-деньской сидящими на скамеечках у подъездов или возле песочниц, в которых копаются их внуки и правнуки. С мальчишками 8-10 лет, умудряющимися поиграть в футбол на пятачке земли, ежеминутно рискуя разбить чье-нибудь окно. Подростки уходят играть в футбол или баскетбол на школьный стадион, а после игры сидят на баскетбольных щитах как галки, горячо обсуждая только им интересные проблемы. Игра в домино, когда-то широко шагнувшая из курилок социалистических заводов и фабрик во все дворы, благополучно испарилась вместе с многострадальными заводами. На немногих сохранившихся столах, за которыми совсем недавно кипели доминошные страсти, сейчас сидят старшеклассники и студенты и пьют из банок пиво. Так что в каждом знатном городе довольно бытовой простоты, как и в самом прославленном мудреце.

Будучи в Москве, Алексей не позволял себе послаблений, был внимателен, по сторонам не зевал в простодушном восхищении, а четко отслеживал многочисленные указатели и надписи, чтобы не попасть в число провинциальных простаков, мечущихся как заблудившиеся щенки. И всякий раз, отправляясь в столицу, брал с собой карту улиц и метро. Даже в этот раз, когда Грибов приехал на недельку к старшему брату, и дорога ему была знакома до  выбоины на мостовой, он не изменил устоявшейся привычке. Что же, в 25 лет человеку пора иметь пару-тройку серьезных привычек.

Поезд пришел рано, в половине 6-ого утра и, боясь побеспо­коить брата столь ранним и неожиданным визитом, Грибов решил немного прогуляться у вокзала. Дни в конце ноября стояли на удивление теплые, сырые.  Выпавший накануне и  истолченный тысячами ног снег на тротуарах и дорогах лежал грязно-серым пеплом. Город еще спал, только у вокзала  людской водоворот: подъезжали и отъезжали такси, сновали люди с чемоданами и налегке.


«Помятый» после ночной дороги, поеживаясь от сырого воздуха в легком демисезонном пальто, Грибов с одним лишь портфелем в руках стал мерить мокрую мостовую. Он с интересом присматривался к людям, к изменениям на привокзальной площади. Москва с лихорадочной поспешностью, как после наполеоновского нашествия, ударно строилась. Повсюду, на сколько хватало глаз, на фоне хмурого неба торчали стрелы подъемных кранов и возвышались громады новостроек, отделанных по последнему слову техники. Полюбовавшись небоскребами, Алексей опустил голову, и тут же на глаза ему попалась прелюбопытная троица юнцов. Один их них, 12 -летний акселерат в красно-белой куртке и такого же цвета шарфе и вязаной шапочке спартаковского фан-клуба, явно верховодил. Он курил сигарету «Мальборо»,  запивая глубокие затяжки бутылочным пивом «Stella». На него с нескрываемым восхищением смотрели, не отрывая глаз, два оборванца возраста 10-11 лет, одетых в засаленные до мышиного цвета синтетические курточки с некогда белыми треугольными вставками. Вожак, отпив половину бутылки, с лениво царственным жестом передал ее подручным мальцам. Те тоже подчинялись негласной и невидимой глазу  иерархии: без малейшего замешательства бутылка очутилась в руках следующего питуха с рыжим безбровым лицом и расквашенным в недавней драке постоянно шмыгающим носом. Черный синяк под глазом с желтыми разводами по краям украшал грязное лицо дитя подземелий российской столицы. После нескольких жадных глотков он цыкнул пенистой слюной через выбитый передний зуб и зло, в упор, глянул волчьим взглядом на Грибова, что-то шепча на ухо старшему. «Ништяк», - ответил вожак, но даже не поднял глаз на Алексея, продолжая покуривать и с ленцой поплевывая под ноги в черных модельных ботинках. Третий из них, с черными точками в углах большого растянутого рта и безучастным взглядом идиота, молча ждал своей порции пенного напитка. Алексей благоразумно отошел в сторону, чтобы не мешать легкому завтраку юного поколения Москвы.      

…Брата своего он видел редко: 14- летняя разница в возрасте давала о себе знать. Когда 18- летний брат уехал учиться в Москву, Алексею было 4 года, об этом времени напоминала лишь фотография, на которой маленький светловолосый мальчик сидит на руках рослого и черноволосого парня.  Его все звали Герка, мать с отцом и младшие братья, товарищи и родственники, ласкательные имена ему никак не шли. Так и сложилось: Герка да Герка, да­же теперь, когда ему было за сорок.

Брат после института в Москве работал на Дальнем Востоке, потом закончил академию и пять лет что-то контролировал в Германии, а теперь  служил в весьма солидном военном ведомстве. "Я теперь чиновник", - вспомнились Алексею слова брата, сказанные им после этого назначения.


Так выходило, что родного брата Алексей большей частью видел лишь на бесчисленных фотографиях, присылаемых с очередного места работы, да во время редких наездов в родной город. Письма брат не любил писать, и интерес Алексея к нему в основном удовлетворялся рассказами мате­ри, которая свято и нежно боготворила своего первенького. А интерес был большой: в их семье легендой стал подвиг Герки при воровском налете на их частный дом. В ту  ночь брата разбудил шорох. Позже, прибедняясь, он, рассказывая в сотый раз по просьбам родственников об этом случае, уточнял, что его повышенная чувствительность была вызвана нестерпимым желанием сбегать на горшок. Проснувшись, он не вскочил стремглав, как обычно бывало, а посмотрел на стены, по которым змеились, переплетаясь, тени. Он, верно, подумал, что это отец идет по комнате, и хотел крикнуть «Папа», но что-то удержало его. Ему была видна часть прихожей, где темнели три фигуры, одна из которых коротко взмахивала руками. Тени разделились. Самая малая вплыла в его комнату и продвигалась от кровати, где спали отец с мамой, к сундуку, на которой лежала сестра, осторожно  заглядывая в лица спящих. Брат притворился бесчувственным. Тень отплыла от кушетки брата и направилась к выходу. Герка бесшумно соскользнул с кушетки и в такт шагам фигуры пошел за ней, сдерживая стук сердца. В проеме двери он бросился на спину незваного гостя. Удар от маленького тела был похож на толчок, и фигура злобно зашипела: «Тише, свои». В ответ брат истошно заорал: «Папа, воры!» Все повскакали, отец включил свет, но тени растворились в темной августовской ночи. Было брату тогда 10 лет.  И, конечно, Алешка хотел походить на него.

Мнение матери о старшем сыне в течение времени менялось: когда Герка был холост, мать с удовольствием говорила о его простоте, открытом нраве, о любви к ней. На последнем курсе института брат женился на москвичке, что матери не понравилось, в провинциальных городах москвичек (да и москвичей тоже) не любят за вздорный нрав. Алексей лишь позднее понял, что здесь дело не в ромашке: любит - не любит, а в том невольном отчуждении, которое прорастает у сынов к матерям с появлением нового предмета обожания – жены, ради которой бросаются в огонь и воду в угаре страсти. Алексей лишь урывками слышал ревнивые жалобы мамы, что вот опять Герка не приехал в отпуск, что родной дом ему не дорог, что  жена тянет его на курорты мимо материнского очага. Порой мать жестко говорила: «Герка – тряпка и попал под каблук жены». Слепая материнская любовь. Но никогда в словах матери не было даже намека на желание расколоть семью сына.

В те годы Алешка по глупости и с юношеской прямотой поддакивал маме, подливая масла в огонь, но при этом имел собственный шкурный интерес от приезда брата в отчий дом: он не безосновательно надеялся, что Герка купит ему настоящий футбольный мяч или хороший спортивный костюм, которым будут завидовать друзья.

Мать не разби­вала семью сына, нет. Она по-прежнему гостеприимно встречала всех их, нянчилась с внуком, с обожанием смотрела на своего любимого сына. Мать, конечно, понимала, что такова жизнь, но частенько повторяла, что лад в семье полностью зависит от ума жены, которая особенно на людях должна показывать главенство мужа. У мамы, конечно, был упрямый характер, и она не могла примириться с мыслью, что сын любит кого-то больше, чем ее.


Отец никогда не поддерживал сетований матери, он пе­реживал молча и только иногда в ссоре сердито кричал: «Ну, что же, твой любимый сынок и письма нам не напишет…».

Наблюдая за братом во время его непродолжительных визитов, Алексей с грустью находил не лучшие изменения в его характере.  В последние приезды домой, а приезжать он старался теперь один, от Георгия веяло веселым, разухабистым тщеславием. Общение с родителями ограничивалось похвальбой о его высоком служебном положении, о приемах, на которых он бывает, о поездках по стране. Он высокомерно отмечал, как вьются вокруг него подчиненные. Отцу внешняя сторона жизни сына нравилась, но, глядя на мать, Алексей мог точно сказать, что хотя это ей и интересно, то без навязчивых повторений. Такие одиночные наезды старшего брата сопровождались посещениями многочисленной родни с изрядными выпивками и здравицами в честь милого и своего в доску Герки.

Мать старалась уклониться от формальных визитов к родне. Ей приятнее было бы провести время с сыном в тихих, раздумчивых беседах, а не слушать интервью за чужим столом, уставленном дорогой снедью. И  опять ей приходилось  ждать сына, только не из-за далекой и страшной заграницы, а с другой улицы родного города, чтобы поздним вечером с печалью в глазах уложить не твердо стоящего на ногах сына спать. Ее не  утешали пьяно-ласковые слова сына. Неуверенные, а порой беспомощные жесты хмельного сына напоминали ей его младенчество, когда он делал первые робкие шаги, спотыкаясь и падая. Сколько же надежд было на его приезд, какую уборку затевала она в своем постаревшем доме. Так готовилась она только к пасхальным праздникам: мыла стены и потолки, обитые крашеной фанерой, перетирала посуду, пекла в русской печи большие пироги, а потом, задыхаясь от волнения, всхлипывала у него на груди при встрече. Да, он привозил дорогие подарки, но… 

«Конечно, раскрытые от удивления и восхищения рты родичей, с немым обожанием и восхищением внимающих брату, приятны Герке, - переживал младший брат, - но почему же мама становилась от этого грустна и слегка недовольна».

Своими мыслями Алеша ни с кем не делился, да и боялся быть непонятым. Слишком велика была разница между внешней и истинной сторонами этих визитов. Ведь для всех Георгий был верхом удачли­вости, недаром дядя говаривал: «А ловко он по лестнице, этой самой, как ее? – шагает!!», а мать поддакивала: «Ведь он у меня в сорочке родился…»

Ноябрь и есть ноябрь, как бы тепел он ни был. Ноги стали стынуть и Алексей, скомкав свои воспоминания фразой: «Парень  он все-таки ничего, только оторвался малость от  простых людей», - ринулся к станции метро.

Зачем он приехал сюда? Он так устал ждать свой первый трудовой отпуск, что уже настроился работать до лета, как начальники чуть не насильно отправили его гулять. Наверное, всегда первый отпуск, как все первое, не совсем удачен и по времени, и по месту. Сначала в конторе «гуляют» старослужащие, лишь потом очередь доходит до новичков. Попробуй, что-то возразить. Не поймут. Так и дотянули Алексея до начала декабря. Что делать в такую гнилую погоду? Размышлять о проблемах отдыха можно и дома, читая умные книги и дожидаясь морозной снежной погоды, чтобы побегать на лыжах или покрутить слалом на крутых берегах реки. Но тут взыграла охота к перемене мест. Мать одобрив, напутствовала:

-Съезди, посмотри, как он там, в повседневной жизни. Поживи недельку, другую.


Она даже не назвала имя, так, видимо, сильна была в ней горечь от предыдущих встреч со старшим сыном. Сама она не могла посмотреть на его житье. Последние годы она далеко от дома не выезжала. Болело в левой стороне груди.

-Надо бы позвонить, предупредить.

-Не надо. Ты же не чужой. Дома они. Дома. Лида звонила на этой неделе им.

«Какая в ее голосе нечеловеческая усталость, - подумал Алексей. – Что же между ними произошло? И может ли нечто подобное случиться между сыном и матерью? То, что даже ощущать присутствие этого нечто, не имея никакой ясности в сути, становится не по себе».

Мать мучалась одышкой, но к врачам идти наотрез оказывалась:

-Одному Богу известно, сколько мне отпущено лет. Зачем же я буду сидеть, может быть, последние дни своей жизни в душных коридорах больниц и поликлиник. Судьбу не обманешь. Мне в сто крат приятнее возиться с ростками помидор и смотреть, как слабенькие и тонкие, словно ниточки, побеги крепнут день от дня, а потом сами несут тяжелые плоды, из семечек которых вырастают новые растения. И так повторяется из года в год. И я довольна такой бесконечностью жизни.

Теперь младший Алексей восполнял ту неудовлетворенную любовь матери к старшему сыну. Он молча слушал ее и лишь изредка вставлял необходимые вопросы и короткие фразы согласия и пытался понять ту неожиданную мудрость, которую словно губка впитала мать неизвестно когда и откуда и которой делилась с ним. Тот же дом, те же люди вокруг, тот же огород, те же скудные на первый взгляд впечатления. Ничего, казалось, не изменилось вокруг, а ее обобщения, несложные на слух замечания поднимались из глубины осознания волной особого видения. Почерпнуты ли они были из старых восково-желтых от времени книг в сафьяновых переплетах с застежками, Алексей не знал. Но он не раз видел, как она читала их, медленно шевеля губами. У нее было уже другое чувство времени, чем у Алексея, чем у других людей, которым предстоит прожить десятилетия. Возможно, наедине она страдала от предчувствия близкой смерти, от бессилия что-либо изменить, но спокойное и снисходительно мудрое озарение, сопровождавшее мать последние годы, поддерживало и возвышало ее. О том, что предчувствие верно и не может ее обмануть, она знала наверняка: любящее сердце очень зряче…

*** 

Дверь ему открыла Лена - жена брата. В ярко-желтых брюках, плотно обтягивающих стройные ноги, она светилась молодостью и задором.

- Ба, - только и сумела вымолвить она. Но тут же, убрав с лица
чуть заметные удивление и некоторую растерянность, Лена по-деловому воск­ликнула:

- Ну, проходи же, что встал в дверях. Герка! - крикнула она в
спальню, - Вставай!  Алешка  приехал.


- Кто? Кто? - раздался сонный голос брата. Судя по моментальному ответу, он уже, видимо, не спал, а валялся в постели, дожидаясь одному лишь ему известной минуты подъема.

- Вставай, - повторила энергично Лена, - сам увидишь.

Пока Алексей снимал пальто и ботинки, в прихожую вышел сонный брат.

- Ты как сюда? - его оттопыренная из-за неверного прикуса нижняя
губа от удивления еще больше увеличилась.

- В гости к вам. В Москву разогнать тоску, -  пошутил Алексей.

- Ну, ну, проходи, - кратко ответствовал брат, на секунду уткнувшись колючей щетиной в щеку младшего брата. Отпрянув, Герка уже излучал олимпийское спокойствие. Алексея не удивил этот суховатый
прием, он знал, что его пока считают ребенком, что можно было понять по замедленной речи в разговоре с ним и особой поучительной манере, подчеркивающей возрастную разницу. «Уловки старших, - подумал Алексей, - чтобы особо не вслушиваться в слова детей, а молча и важно кивать головой».

Пока брат брился, Алексей молча прошелся по роскошной квартире, посмотрел на крепко спящего племянника-десятиклассника, на заполненные книгами огромные шкафы, картины на стенах. «Почитаем», - обрадовался Алексей. Всюду тишина и покой.

На кухне хлопотала, как всегда энергичная, но какая-то издерганная и нервная Лена. Неловко протиснувшись между шкафом и кухонным столом, Алексей сел на низенький табурет. Движения невестки были резки и быстры и создавали ощущение некой надоевшей механичности, говор у нее также был быстр и отрывист. «Энергичной-то она всегда была, но вот издерганности у нее раньше не замечалось», – размышлял  Алексей.

- Тороплюсь, - бросила она ему, прочитав его мысли, - институт перевели в другой место, много времени надо, чтобы добраться, да и мужикам своим завтрак надо приготовить, лентяи они у меня. Как там у вас? - спросила она без перехода.

- Нормально, - быстро и в тон ответил Алексей и замолчал. Второпях он не привык говорить о жизни.

В кухню, наконец-то вошел брат.

- Выпьешь с приездом? – спросил он.

- Не откажусь по маленькой. – улыбнулся Алексей. – Дома все нормально, все живы и пока здоровы.

- Это замечательно, что дома все хорошо, - говорил Герка, доставая бутылку «Экстры». Небольшие кисти рук его плавно двигались, проделывая давно известную операцию. В выражении лица, в интонациях голоса читалась некая неуверенность, тщательно скрываемая, да и по взглядам, изредка бросаемым им на жену, можно было понять, кто в доме хозяин.

- Мама обижается, что ты ничего не пишешь? – продолжил разговор Алексей, когда они выпили со встречей по малюсенькой рюмочке. Закусили.

- Как она? А что писать-то, я тебе звоню на работу, интересуюсь.


- Интересуюсь, - повторил Алексей, придавая голосу едва заметную насмешливость. - Ты бы поговорил      с ней в письме, ей приятно бы было. Или дал бы денег на установку телефона, наш поселок не включен пока в план телефонизации.

По лицу Герки пробежала недовольная гримаса, он почувствовал сарказм брата, но удержался от резкого замечания.

- Ну, ребятки, я поехала, - заглянув в кухню, сказала Лена. - Валерку не буди: у них сегодня районная олимпиада по физике в 12 часов. Сам встанет. А у тебя какие планы на сегодня? – обратилась она к Алексею.

- Пошатаюсь по Москве, куплю билеты в театр, маме гостинец присмотрю.

- Мы приходим с работы после 6 вечера. Но раньше вернется Валерка.

Лена ушла.

- Мама сильно сдала, так мне кажется. У нее какой-то отстраненный взгляд на вещи. Она как будто видит то, что нам не доступно, - продолжил разговор Алексей.

- Заговариваться стала?

- Ты, чо? Сам с ума сошел что ли? Работает в огороде как всегда, делает всю работу по дому. Сердце у нее, наверно, больное, одышка сильная, а к врачам не хочет идти.

- Плохо вы о ней заботитесь: врача на дом бы привели.

- Приступов не было, чтобы скорую вызвать. И я тебе повторяю: о врачах слышать не хочет.

- Странно.

Алексей вдруг вздрогнул от простой, как прямая палка, мысли, но почему-то ранее ускользавшей от него: «Мама не хочет лечиться, потому что на это нужно много денег, очень много. Нежелание идти к докторам – это отговорка».

Он тут же поделился этой мыслью с братом.

- Ты, наверное, прав. Надо подумать.

- Подумай, подумай, - просящим голосом умолял Алексей, - помоги нам. У мамы пенсия мизерная, сам я только начал работать на заводе после института, не многим больше ее получаю.  

- Да, расскажи-ка о себе.

- Чего говорить-то. Отец, помнишь, всегда говорил, чтобы стать человеком, надо поработать на производстве

- Да. Это у него оставалось от старых социалистических взглядов.

- Так вот. Устроился с трудом на завод, в отдел сбыта, менеджером. Так сказать по специальности. Сейчас ведь как? Требуются 20-летние с 10- летним стажем.

- Это ты точно подметил, - расхохотался старший брат.

- Завод частный. Как на нем стать человеком? Не представляю. Нормальный был завод, важный. Скупили его шесть лет назад москвичи, поставили своих управляющих, то есть генерального директора, а тот в свою очередь устроил замом к себе жену, потом малолетку сына, чуть старше меня, замом своим по коммерции. Он как раз мной командует, разумеется, через начальника отдела. За эти годы семья «успешно» проела завод, не гнушаясь любыми потрохами. Покупают дешевую низкосортную сталь и гонят из нее брак, который пытаются всучить потребителям. Те, конечно, сначала не понимают что к чему, а потом шлют рекламации и возвращают негодный для них полуфабрикат. Мы переплавляем его и вновь получается брак. Уже часть цехов закрыли, оборудование вывезли, а площади сдали в аренду.


- Да, аренда – это даже не начало, а уже видимый конец всего производства, - согласился Герка.

- Вот, вот. Но ты, госчиновник,  даже не знаешь, какими самодурами успели стать хозяева за короткий срок правления.

- Почему же? Среди чиновников всяких хватает. Большинство из нас считают свою работу настолько самодостаточной, что чаепитие в рабочее время – важная составляющая должностных обязанностей.

- Так вот. Невзлюбил меня хозяйский сынок за пару прямых и честных слов. И как-то раз пришел в наш отдел, о чем-то полаялся (иначе не скажешь) с персоналом, а потом захотел попить воды: охрип якобы от крика. Подошел ко мне, сидящему за столом, и разыграл сцену, будто, споткнулся. Короче вылил часть воды мне за шиворот. Извиняться так и эдак стал, а глаза так и светятся довольством…

- Вы, чо расшумелись? – В дверном проеме кухни стоял недовольный сын Георгия с полузакрытыми после сна глазами. Увидев Алексея, нехотя добавил:

- Здравствуй.

Брат встрепенулся.

- Заболтались мы. Надо бежать: над начальником есть свои командиры.

*** 

…Вечер они провели за общим  ужином с выпивкой и нескончаемыми воспоминаниями,  разговаривая тем особым умиротворенным языком, который бывает в нечастые минуты безмятежности и довольства собой.

- А, ты, что куришь? - неожиданно спросила Лена, и ее черные глаза остановились на Алеше.

- Я?  «Кеnt», - с легким замешательством ответил он.

- Давай, покурим, а?   Сегодня можно, - и быстро глянула на мужа. Тот промолчал.

- Запросто, - Алексей с готовностью достал пачку и вытолк­нул сигарету. -  Bitte!

- Послушай! Мы завтра приглашены на новоселье к одной нашей знакомой, ну, она тоже работала с нами в Германии, - Лена с удовольствием, как после долгого ожидания, наслаждалась сигаре­той.   Ее суховатые прежде черты оттаяли и затуманились еле замет­ной негой. «Вот такие экспансивные натуры и становятся нарко­манами»,  - подумалось Алексею.

- И у меня возникла мысль: а не пойти ли нам вместе, - продолжила Лена, обращаясь к Алексею.

- Да ты что? Как это? Нет, - удивился Алексей, - незваный гость хуже татарина. Да и подарка у меня нет.

- Вот еще, вздор! - засмеялась она.

- А, что? Мысль хорошая,  активно поддержал ее Герка, - что дома-то сидеть, посмотришь, как живут москвичи и как веселятся, ты  же любопытный - я знаю. Подарок у нас дорогой: на троих хватит.


- Скорее любознательный. Есть разница. Давайте завтра решим. Утро - вечера мудренее, - с нарочитой стариковской рассудительностью ответил Алексей.

Они еще долго разговаривали, выпивали, спорили, и Лена еще не раз "стреляла" у Алешки сигареты.

Ближе к ночи Георгий с Леной ушли спать, а Алексей замешкался в ванной, а когда проходил в свою комнату мимо их спальни то услышал сердитые голоса, перебивающие один другого. «Все еще не успокоятся»,- с неодобрением подумал младший брат, ныряя под одеяло на мягком диване.

Назавтра была суббота. К вечеру они втроем отправились в маленький подмосковный городок, которые роятся словно пчелы вокруг «матки» Москвы. Долго искали дом среди бесчисленных новостроек. Морозило, полетели редкие и сухие снежинки. Северный ветер дул их по тонкому льду, схватившемуся за несколько минут, к дорожным бордюрам, возле которых образовывалась нарядная белая лента. Дышать морозным воздухом стало приятнее, и веселее побежали ноги.

Они пришли вовремя: еще не начинали. Но все уже сидели за столом, заготавливаясь салатами и разливая спиртное в рюмки. «Нарочно так не угадаешь, - подумалось Алексею, - талант особый надо иметь, чтоб приходить вовремя и не топтаться вокруг стола, не зная, куда себя деть».   Когда он шепотом сказал об этом Георгию, тот согласно закивал головой и улыбнулся. Хозяйка негромко позвала: «Катя!», из соседней комнаты вышла девушка среднего роста с пышными, слегка подвитыми каштановыми волосами. Это первое, что отметил Алексей. Серо-синие круглые глаза удивленно смотрели на сидевших за столом гостей и будто спрашивали: «Что это вы здесь делаете?» показались Алексею неискренними, а выражение удивления наигранным.

- Дочь хозяйки, - пояснила Лена.

- Ничего девочка, - со значением пропел над ухом Георгий.

Ее посадили напротив Алешки и он разглядел ее лучше. Вздернутый короткий носик, припухлые, словно после недавнего поцелуя губы чуть приоткрыты. Смуглая кожа. Она замечательно управляла своим взглядом. Ловит на тарелке какой-то мелкий маринованный грибок, и, кажется, всецело увлечена процессом. Как вдруг вскинет голову и раскроет быстро и широко глаза свои, вроде створок фотоаппарата, обожжет взглядом и невинно опустит веки, словно ничего не случилось, словно не она только что в упор глядела на тебя. Румянец под смуглой кожей был ровен и походил на  слабо тлеющие угли под толстым слоем пепла.

«Хороша москвичка, - думалось Алексею. - Словно сошедшая с картин непорочная дева Жанна д,Арк. По его представлениям все москвички, даже самые юные, умудрены жесткой столичной жизнью, искушены в житейских вопросах и ловко умеют скрывать свои эмоции. - А эта особа какова? Стоит разобраться, - думал Алексей время от времени ловящий на себе ее взгляды как на фотопленку. – У нее створки, а у меня пленка. Только вот стоит ли разбираться? Любовное приключение? Зачем? Спутница и гид в его походах по Москве? Что она уставилась?» - уже с раздражением подумал он, и ему стало жарко от мысли, что он что-то неверно делает или неправильно ведет себя.


Алексей нервно провел рукой по волосам, поправил галстук. «О чем она думает?   Прежде всего, наверно, кто я такой и откуда свалился за их стол? Вот как плохо, когда заранее не познакомят. А она простая, – мелькали мысли. – Видно, не избалована, ведет за сто­лом просто. А собственно, как же ей себя вести – она же дома. Только совсем не помогает матери. Это плохо».

Стол был богато сервирован. Две крупные отварные стерлядки с зеленью, торчащей из пасти, украшали центр стола. Осетровый балык и красная икра, не размазанная поштучно на бутерброды, а в салатницах,  говорили о немалых финансовых возможностях хозяйки. Гости - солидные люди в дорогих костюмах, видимо знали друг друга давно, и сидели по интересам. Выпивая и закусывая, они успевали шепотом обстоятельно и по-соседски беседовать. Прошло немало времени, пока единичные разговоры не переросли в общий, хаотичный гомон. Этот переход легко улавливался Георгием, чтобы завладеть вниманием гостей.

- Дорогая хозяй-юшка! Тань-юшка! Я ха-чьу га-ва-рить на русски, - начал он, смешно коверкая слова на немецкий лад, акцентируя "а". - Я имел желанье рассказать маленький шутка, или как он называль? Я забыл эта сло-во. Ах, да - анехдоть. А, о!»

Все засмеялись. Потом он, держал, как учил Товстоногов, паузу, после которой, серьезно и твердо вы­говаривая слова, произносил со значением:

- Я расскажу вам анекдот!

Смех усиливался, контакт был найден, и Герку понесло. Он дейст­вительно талантливо рассказывал эти анекдоты, меняя интонации, делая необходимые акценты и паузы, Алексей, многие из них знал, но даже он радостно смеялся, зараженный его умением и общим весельем. Когда Георгий устал, исчерпав запас коронных анекдотов, Лена попросила у Алексея сигарету.

- А здесь можно?

- Мы выйдем, - предложила она.

- Ну что ж! Прошу.

Георгий наклонился к Лене и что-то ей тихо сказал.

- Да ну тебя, - услышал ответ Алексей, и громче добавила, - не будь занудой. - И вышла на кухню. Георгий закрутил головой, пытаясь определить, кто еще слышал эти слова, и сказал Алексею:

- Не ходи с ней!

- Герка. Ну, не здесь же мы будем выяснять отношения. Ты не пей больше, я тебя прошу.

- Пошел ты! Яйца будут курицу учить.


Заиграла музыка. Пожилые уселись на диван продолжать нескон­чаемые разговоры, а молодые стали танцевать. Устилавший пол ворсистый "палас" ласкал ноги, танцевать в одних носках было приятно,  но неудобно.    «Какой «шарман», жаль, что не взял домаш­них туфель,- иронично подумал Алексей, приглашая дочь хозяйки. Он хотел взять левой рукой ее правую, но она мягко отвела его руку, и обе свои кисти положила ему на плечи. "Как вам будет удобно", - подумал Алексей, и спросил, немного помолчав:

- Как вам нравится мой  брат?

- Он ваш брат?   Никогда бы не  подумала: вы так не похожи!

- Внешне? – спросил Алексей и тут же поперхнулся: «Чего болтаю?»

- За такой короткий срок, я, разумеется, еще не узнала ваш внутренний мир.

«Вот язва, - ругнулся мысленно Алексей, и на язык полезли стереотипные танцевальные фразы - Будем общаться – узнаете!» и еще что-то нечто циничное и двусмысленное.

- Вы, вероятно, любите философию, если употребляете такие слова, - попытался съязвить в свою очередь Алексей.

-Тренируюсь. Зимняя сессия на носу, привыкаю к ним, - просто ответила дочь хозяйки.

- На втором курсе?

- Да, да.

- Меня звать Алексей, - представился он.

- А это важно? – невозмутимо спросила она, широко открыв створки глаз.

«Вот чертовка», - разозлился Алексей и хотел бросить ее в середине танца.

-Не сердись, - с неожиданной нежностью произнесла она и прижалась к нему животом.

Он моментально вспотел и совсем потерял дар речи. Впрочем, говорить было не нужно: она кистями рук ласково ворошила его волосы на затылке. Душа Алексей замерла.

- Пойдем к соседке, которая здесь у нас гуляет. Что-то здесь шумно.

- Э-э.

- Римма, - сказала она соседке, - можно к тебе.

- Да, да. Будьте добры. Вот ключ, - и соседка лукаво посмотрела на Алексея. Его бросило в пот.

Когда они прошли на соседскую кухню и сели на табуреты, Катя сказала:

- Давайте поболтаем в непринужденной обстановке, - шаловливо добавила  -  и угостите меня сигареткой.

«Да что они с ума посходили с этим куревом, - удивился Алексей, - отстал я  видимо в "городском" развитии».

- Не глядите на меня удивленными глазами, это так, внешнее, наносное, - оправдывая себя, сказала девушка.

- Ну что вы, я вовсе не считаю принадлежность к некурящим возводить в ранг особой добродетели. У нас в провинции курящих девчонок больше, чем парней, и это меня убивает.


-А вы неплохо держитесь для провинциала, но рассуждаете как старик, - съязвила она, обидевшись, и вновь распахнула глаза, словно пытаясь загипнотизировать Алексея взглядом.

Он опять растерялся от ее странного поведения: то ли завлекает нежными чарами, то ли проверяет на прочность, чтобы потом издевательски превратить все сказанное в неудачную шутку. То ли она, немного выпив, хочет показаться умной и поразить оригинальностью воображения. Он верил в любовь с первого взгляда, знал, что есть некая магическая сила, которая неожиданно и быстро сближает людей, забывающих прежнюю жизнь. Как будто некто спрямляет все извилины в мозгу, превращая их в чистый лист, на котором пишется новая судьба. При этом не надо судорожно рыться в памяти, отыскивая что-то интересное и новое для посланной свыше. Можно говорить только о своем сокровенно личном, и это личное вдруг окажется общим. Можно помолчать, и молчание не будет в тягость, а будет естественным и сокровенным…

«Связующая нить, - вдруг подумал Алексей. – Вообще судьба нечто вроде паутины, удерживающей человека тысячами нитей, паутинок. Кто-то, как паук, в своей судьбе-паутине плетет дополнительные к базовой линии узелки, по-хозяйски и нежно завлекая тысячи мух, своих жертв. Таких называют хозяином своей судьбы. Кто-то. недовольный, барахтается в паутине, разрывая немногие  и слабые нити судьбы. Я-то, какой из этих двух пауков?» - спросил себя Алексей и улыбнулся.

-Что-то вы часто улыбаетесь, верно, вспоминаете веселое, а мне не говорите? – сморщив курносый носик,  обиженно протянула она.

- Мне кажется, что вы гораздо более серьезная, чем хотите казаться, -откровенно и чуть резковато сказал Алексей, остерегающийся жеманных девиц. «Чего тянуть кота и время за хвост?» – подумал он при этом.

Она с любопытством сфотографировала его, распахнув ресницы, как делала раньше. На что Алексей недовольно нахмурился. Она спохватилась и смущенно отвела глаза.

- Я больше так не буду делать, - в ее голосе прозвучало раскаяние. Хотела вас смутить, подразнить, а вы оказались серьезным. Мне это нравится.

- Спасибо.

- Ты знаешь, кто эти люди, собравшиеся у нас? – Она резко перевела разговор, как бы подводя черту под прошлым неудавшимся флиртом. – Некрупные работники посольств, работающие на госбезопасность. Теперь они воображают из себя нелегалов, укравших секреты атомной бомбы. Не более и не менее. Порой бывает смешно от их напыщенной глупости. Бывшие шифровальщики, машинистки и радиотехники.

- Интересно, - пробормотал Алексей.

- Я как-то срослась с этим миром постоянной игры в разведчиков и надуманных тайн, что сама стала мелким игроком, успешно смущающим студентов своей группы.

- С удовольствием прощаю ваши прегрешения, - улыбаясь, произнес Алексей.


- Гонки белки в пустом барабане – так пока я представляю свою нынешнюю жизнь, - сказала с нескрываемой горечью Катя. – Наряды, косметика, и все это для того, чтобы понравиться какому-нибудь «шейху» и выйти замуж, и продолжать ту же жизнь только за спиной мужа. Как говаривал Блок – аптека, улица, фонарь.

- Самокритично до убийственности. Можно задать вопрос? Шейх – это просто богатый мужчина?

- Да. С детства я какая-то традиционалистка, что ли. Конечно, воспитание матери сказалось, хотя я даже не знаю: кто мой отец? Наверное, один из этих солидных, тщательно выбритых мужчин. Так вот о традициях. На нынешних парней смотреть-то противно: небритые, какие-то шутовские, козлиные бородки, усики, сережки в носу или на губах. Не то, чтобы поцеловать, трогать страшно.

- Не повезло мне, - рассмеялся Алексей.

- Что так?

- Если девушка начинает такие серьезные разговоры, как наш сейчас, значит, она считает парня годным лишь для бесед. Мой не самый большой опыт привел меня к выводу, что женщины машинально сортируют мужчин: этот – для любви, этот – для плача в жилетку, этот – для содержания и так далее. Я знаю это со школы. Передо мной сидела пара, и они болтали за жизнь. Все считали, что у них любовь. Она же целовалась с другим, а вышла замуж за третьего.

- Грустный у тебя опыт.

- Зато жизненный, не из книг.

- Сбил ты меня с мысли. Я хотела сказать, что ты не такой, как московские небритые хлыщи, пустые и самонадеянные, как пробки в бутылке шампанского. Как же: они выдерживают высокое давление, но стоит им вылететь, и они уже никуда не годны. А ты гладко выбрит, - и она легким и быстрым движением провела по щеке Алексея, тут же отдернув руку.

Он сделал вид, что не заметил этого движения, хотя это было рискованно: она могла обидеться на невнимание.

- Пойдемте завтра в театр на Таганку? – предложил Алексей.

Катя молчала. «Обиделась», - подумал он и продолжил:

- Наше знакомство еще так зыбко и напоминает случайное сближение мужчины и женщины в переполненном автобусе, а дорога долгая. Вам кажется, что вы знакомы давно, где-то виделись, разговаривали, и лицо, и слова и мысли ее как будто вам известны, еще сказать бы пару слов и вы -  друзья... -  Алексей говорил медленно, подбирая слова. - Но вот конечный пункт. Выйдя из авто­буса, вам на несколько минут покажется что-то потеряно, а затем это забудется, и вы спокойно пойдете своим путем. Потом вы упрекнете себя за излишне развитое самомнение.

Он сидел на табуретке, спиной облокотясь на стену, пальцы его постоянно крутили сигарету по краям пепельницы, сни­мая несуществующий нагар. Он не знал, что ответит девушка на его излишнюю прямоту.


- Давайте пойдем в театр, - просто ответила Катя.

«Зачем в семье еще одна москвичка?» - успел подумать Алексей, как в кухню вбежал уже изрядно набравшийся Георгий.

- Эй, супермен! Не слишком ли ты увлекся?

Алексей побледнел, будто застигнутый за нехорошим делом.

- Вас уже все ищут, а вы тут развлекаетесь. Нехорошо!

- Ну, ну, - сумрачно произнес Алексей, -  будет тебе.

- Фройлен! Разрешите вашу ручку.

Герка галантно изогнул руку, и его нижняя  губа  вытянулась от удовольствия. Катя бросила на Алексея мимолетный взгляд и подала руку Георгию.

Они вышли, унося свои чувства, словно переполненную чашу: Алексей – проснувшийся интерес, Катя - неудовлетворение от неоконченного разговора, Георгий - тщеславную рев­ность от неиспользованной возможности развеселить наедине эту милую, на его взгляд,  дурочку. Он не сомневался, что она бы млела от восторга, ведь ей уделяет внимание такой интересный мужчина.

Некогда нарядный стол напоминал поле только что закончившейся битвы. Женщины, сидя на диване и креслах, словоохотливо делились самыми сокровенными тайнами, мужчины, толпясь кучкой обсуждали неиспользованные честолюбивые надежды, разбитые кем-то, но только не ими.

"Все хорошо, что хорошо кончается", -  подумал Алексей и, обращаясь к Лене, тихо слазал:

- Лена, пора!

И начались многословные прощания, приглашения, обещания, обязательный "русский посошок" и многое другое столь хорошо извест­ное после обильных русских застолий.

Катя  вызвалась проводить их к автобусу по самой короткой дороге. Так они и пошли: впереди Алексей с Катей, сзади Георгий с женой. Снега намело немного, похолодание, видимо, было столь резким, что для снегопада совсем не осталось времени. Вызвездило так сильно, что, казалось, на небе можно увидеть каждую из многих миллиардов звездочку.

- Смотри, вон Большая Медведица, - показал рукой Алексей на созвездие.

- Где, - спросила Катя и прижалась к Алексею, чтобы лучше определить направление поиска.

- Вот, видишь, большой ковш висит невысоко над горизонтом? – Катя кивнула головой. – От дальней линии чаши проведи мысленно прямую.  Видишь, она упирается в яркую звездочку на конце ручки малого ковша. Это Полярная звезда.

Алексей посмотрел на ее вздернутое к яркому от звезд небу личико и неожиданно прижался пересохшими губами к ее ждущим губам. Они замерли, ошеломленные и счастливые. Она отпрянула и пошла вперед, наступая на звонко хрустящие под ногами льдинки.


Георгий все отставал, о  чем-то сердито говоря с Леной, а раз, обернувшись, Алексей увидел, что Лена упала в снег, потом еще раз. "Что-то они вздумали валяться в снегу, а сме­ха не слышно", - подумал Алексей.

Потом они стояли с Катей на автобусной остановке и обменивались телефонами, договариваясь о походе в театр, когда подошла Лена. Она взяла Алексея под руку и прижалась к нему. Повернувшись к ней, он заметил на ее глазах слезы, но все-таки спросил, хотя при Кате делать это было неловко:

- Где Герка?

- Да ну его, я пойду с тобой.

- Вот еще новости, - удивился Алексей, а потом добавил, - со мной, так со мной.

Катя тут же стала прощаться, она заметила неважное сос­тояние Лены. Алексей грустно посмотрел на Катю и сказал только: "До встречи".

Она   медленно, не оглядываясь, пошла.

- Я его боюсь, - прошептала Лена, сжимая руку Алексея, -  хорошо, что ты пошел с нами.

- Перепил? -  сухо спросил он, не вдаваясь в подробности  и, зная наверняка, что о причине  ссоры он  узнает попозже.

- Да,  он невыносим.

- То, что он невыносим, когда пьян, я, к сожалению, и раньше знал. Но не думал, что к тебе он неуважителен, - медленно выбирая слова, тихо и грустно сказал Алексей.

- Ты его совсем не знаешь, и я ему, пьяному, всегда уступаю, а сегодня не хочу и ищу у  тебя защиты.

Алексей замолчал и как бы договорил за невестку: "Но зато потом он у меня пляшет. Ломоносовский закон сохранения массы, только не вещества, а чувств: насколько он ее принижает, настолько она его "пилит", когда он трезв. Метаморфозы домостроевских порядков в капиталистической семье. Интересно, что же дальше будет?»

Вскоре подошел к остановке и Георгий. Он встал поодаль и, бросая свирепые взгляды в их сторону, что-то громко шептал, очевидно, ругаясь. Несколько раз он пытался поймать такси или «левака», но ему это не удавалось. То, что его разбирает злость, и он не знает на ком ее сорвать, Алексей догадывался, но подойти к нему и запросто сказать: "Не дури, браток!" - было бесполезно. Назревал скандал, Алексей понимал, что Лена нашла в нем молниеотвод. Ему вообще-то не хотелось, поч­ти сразу же по приезду, ссориться с братом, но оставить человека в беде он не мог. Не мог сказать: "Разбирайтесь сами,  черт вас возьми с вашими причудами», и смотреть со стороны на разгорающийся скандал, хотя никогда не испыты­вал особой теплоты к невестке. Теперь это вовсе не главное. Важнее всего – защита ее.


Работа на производстве и руководство людьми, пусть их было немного, выработали у Алексея начальные навыки в оценке  людей. Эти навыки стали для него важнее собственных успехов, в них, считал он, заключена полновесная жизнь, и единственное спасение от эгоизма юности. После студенческой скамьи Алексей, особо не вдумываясь, следовал  советам старых производственников, не учитывая их  предубеждения и личные особенности, и потому часто ошибался.  Несколько раз обжегшись, он взял себе за правило, выслушивая претензии и советы, проверять их, и лишь потом принимать решение.   Не всегда это удавалось, особенно трудно было отказывать, но и тут опыт убедил, что пустые обещания несравненно хуже  обоснованных отказов. Научиться разбирать­ся в людях, а не приспосабливаться к ним – долгая дорога длиною в жизнь. Никогда не было и не будет однозначных ответов на вопросы бытия, и, к сожалению, невозможно научиться на чужих ошибках.    Даже решая самый простой вопрос, приходится перебрать в уме несколько взаимно противоположных вариантов. Главное, не бояться ответственности.    Сейчас он не знал, что будет дальше, но был уверен: действия его определятся совестью, той, что впиталась с материнским молоком.

Между тем беспокой­ство в сердце нарастало, словно ему предстоял ответ­ственный шахматный поединок, когда требуется внешняя невозмутимость при неустанной работе мозга. Предстартовая лихорадка не сжигала его волю, а, как ни странно, всегда помогала ему, и он сделал вывод, что внутреннее спокойствие приводит к равнодушию, а в таком состоянии он обычно проигрывал. Порой он нарочно взвинчивал себя перед игрой или ответственным решением, и был уверен, что в напряженном состоянии мозг способен проанализировать большее количество вариантов.

Сейчас же он успокаивал себя тем, что эта ссора, так взволновавшая его, для них впоследствии окажет­ся пустяковым быстро забывающимся эпизодом. И все-таки он даже не решался закурить, боясь потре­вожить молчаливо прижавшуюся к нему Лену.

Автобуса  ждали долго, и, несмотря на усиливающийся мороз, никто не делал попыток хоть как-то согреться.   Они стояли неподвижно, как будто старались нарочно замерзнуть, думая, что физические страдания облегчат душевные, и каждый считал себя обиженным.

Алексей с Леной  вошли в переднюю дверь автобуса. Он, уплатив  за проезд, сел рядом с ней.  Они даже не увидели: сел Георгий в автобус или нет. Когда же он демонстративно прошел мимо них и сел на самое переднее сиденье, вытянув ноги, Алексей опять внутрен­не сжался и попытался разобраться в своем положении: «Вот непредвиденная оказия: спасать жену от собственного мужа. Вот для чего сюда я приехал. Но почему я должен успокаиватъ их? Дети, что ли, они?   И что она молчит и молчит? Окажусь один я в дураках, они помирятся, а я буду козлом отпу­щения.   Надо было сразу все с ним выяснить, он ведь не так уж и пьян.   Доверился я ей,  а,  вероятно,  зря. Интересно: о чем она думает?»  


 

От Лены, сидящей близко и нуждающейся в его помощи, он не чувствовал теплоты. Ее мысли были не менее тревожны: «Скверно так все сложилось. Лёшка все расскажет свекрови, и та еще сильнее сожмет свои и без того тонкие губешки и изречет своим безапелляционным тоном: «Еще одно не лишнее подтверждение». Попросить его, чтобы не говорил? Но я его совсем не знаю. Вдруг посмеется надо мной. Нет, не буду, - она покосилась на деверя. Тот, казалось, дремал, прикрыв глаза. – Он, оказывается, парень не промах: недоступную прежде Катьку за несколько часов улестил и даже поцеловал, - и нечто вроде симпатии к нему проснулось в ней. –Не понятно: какая вожжа попала под хвост Герке. Наверное, с Максимом Петровичем я часто танцевала, а в перерывах между танцами курила с ним на кухне. Еще с Германии застарелая ревность. Не нашел бабы-воздыхательницы себе на вечер – вот и бесится», - совершенно спокойно, и, ничуть не боясь своего грозного с виду мужа, думала Лена.    

Мысли Георгия прыгали, словно злые, но беспомощные псы на цепи вдоль забора на идущего за ним насмешливого прохожего. «Ловкач безусый, а туда же к девкам симпатичным лезет. Вечер поболтал, и тут же целоваться, и она его не отшвырнула. Стерва моя, какова? Специально злит. Знает, что я Максимку ненавижу, а танцует. Свободной женщиной себя воображает. Вот я ей покажу свободу и демократию по-грибовски». 

Так ехали они, каждый занятый своими мыслями. Холодок отчуждения пробежал между ними трещинкой, легко раскалывающей  многометровую толщу ледяной глыбы.

Автобус подкатил к метро. Был 11-ый час ночи, по черному асфальту струилась лентами поземка. Несколько минут пришлось идти пешком. Лена закуталась в воротник шубы и держала Алексея под руку.    Георгий выскочил из автобуса первым и теперь шел впере­ди. Неожиданно он резко повернулся к ним, схватил жену за руку и грубо рванул ее к себе. 

- Ты пойдешь со мной, - прорычал он. От толчка Лена не удержалась, колени у нее подогнулись, и сползла на припорошенный тротуар. Снега на нем, в отличие от Подмосковья, не было.

- Ты что? С ума сходишь? Не видишь: она не хочет идти с тобой. Отступись, - прокричал Алексей.

- Не лезь не в свое дело, - в свою очередь орал Георгий, - Я хочу, чтоб она извинилась передо мной. Извинись, проклятая! Кому говорят? – кричал он, рывком поднимая Лену за рукава шубы.

- Совсем очумел? – Алексей схватил его двумя руками  сзади поперек туловища, поднял и оттащил в сторону.

- На трезвую голову разбирайтесь, не  время сейчас, Герка. Успокойся.

Казалось, он что-то понял, зло сказал: «Отпусти». Алексей подошел к Лене и помог ей подняться.

- Не ожидал я от вас такого. Кошмар, редкостный кошмар, - повторил он несколько раз, - чудеса в решете.

Он отряхнул с нее снег, а она все молчала. Алексею сделалось страшно: показалось, что он воюет с двумя непонятными привидениями, в которых разгоралась искра ненависти.  Алексей  не знал,  как потушить начинающийся пожар. Лена молчала, она не хотела или не могла объяснить и помочь ему в происходящем. Стерпев грубость брата и молчание Лены и, взвалив на сердце едва посильный груз человеческой злости, он взял ее под руку и помог дойти до вагона метро.


Дома Алексей, спокойно раздевшись, стал готовить себе постель (он спал на диване в гостиной), застелил диван простыней,  положил подушку, снял пиджак, как вдруг от крика, донесшегося из кухни, вздрогнул всем телом. Он думал, что ссора закончена, и все потихоньку образуется. Но до утра надо было дожить.

- Черт возьми, опять, - выругался он вслух и бросился на кухню.   Там Герка, ломая руки Лене, кричал:

- Стань на колени и проси прощения: что не будешь больше курить на людях.

- Георгий, что это такое? - спокойно начал Алексей, - разве так можно?   Извините, что касаюсь ваших непонятных дел, но каковы бы она не были, я не могу спокойно смотреть и слышать, как издеваются над женщиной. Мне стыдно на тебя смотреть, я разочаровываюсь в тебе с каждой минутой все больше и больше.  Ты, семейный, необузданный тиран? Или ты хочешь дать мне уроки обращения с женой? - у Алексея от возбуждения поднимался голос. - А может ты хочешь при мне доказать свое господствующее положение в семье. Не нужно! И уроки такие мне не нужны. - Георгий как бы застыл, а может удивленный такой неожиданной отповедью, молчал.   Алексей, видя это, несколько спокой­нее продолжил. – Идите спать. Завтра будете смеяться над сегодняшним наваждением. Зачем ты так позоришь себя?   А ведь я гор­дился тобой, считал тебя образцом, а ты?.. старший брат!.. Что особенного, что Лена выкурила пару сигарет: не только она курит.

- Я не позволяю ей  курить, - тупо повторил Георгий.

- Ты невоспитанный, дикарь. Сейчас миллионы женщин курят. Конечно это погано, но они хозяева своего здоровья. И в конце концов я - гость и хочу спать.

- Хватит учить! - рявкнул вконец разозленный Герка. - Зануда интеллигентская, вот ты кто!

Алексей добился своего: он отвлек внимание брата от жены, но он с несколько наивными мыслями не ожидал такой бурной реакции. Он опешил и растерялся: оказывается, у брата был свой взгляд  относительно него.

- Гость, говоришь? - прорычал Герка, со зловещей интонацией. - Да какой ты к черту гость: кто тебя звал?

«Вот ведь я тоже, оказывается, виноват, - подумал Алексей, - дело гораздо серьезнее, он хочет подавить меня морально, и считать это пьяным куражом будет слишком просто.   Только бы выдержать эту  психическую атаку, не поддаться, не отступить».

Он прямо взглянул в перекошенное злобой лицо брата, в его глубоко посаженные глаза, бушевавшие ненавистью и демонстративно улыбнулся,  хотя чувст­вовал, как тело сводит нервная судорога.

- Улыбаешься, молокосос? Добреньким хочешь прослыть? Защитником обездоленных и угнетенных. Ленке  в душу влез?!   Я же говорил ей: не кури,  а ты сигареты суешь. Ты мастак на это: девочку хозяйскую охмурил. Гость не лезет не в свои дела, не суется куда не надо, - исступленно кричал Георгий, тоже прямо глядя в лицо, и наступая на Алексея, у которого еще теплилась надежда на благополучный исход этого помутнения рассудка.


- Гость я плохой? А ты посмотри на  себя - хозяин! Ты  меня не звал - это точно. Да я и не дождался бы от тебя приглашения. Я ведь помню тот  случай, когда отец написал тебе письмо, спрашивая: когда к тебе приехать, сынок. А ты?! Сейчас не могу, сейчас работы много, скоро уезжаю в командировку. А потом он еще тебе раз писал, а я сказал отцу, ты не спраши­вай, а поезжай и все; не дождешься ты приглашения. Я был прав. А отец тебя оправдывал. А я ви­дел, как он с матерью переживал, сынок любящий. Оскотинился ты! Что заморгал? Не по нутру правда-то? Людей простых не видишь, не знаешь, чем они живут, на уме лишь деньги, чины, приемы.

Алексей повернулся и пошел к гостиной. Георгий догнал его и рванул за плечо.

- Стой! Не смей касаться моих отношений с родителями, гнида. Я помогал им все время и тебе, в том числе.

- Откупиться решил?! Убери руку, не касайся! Может, ты переводы подшиваешь?

Тут Алексей понял, что хватил через край и замолчал. Брат стоял, открывая и закрывая рот, не в силах что-либо сказать.

- Извини, - добавил Алексей и пошел к дивану.

- Черт возьми! - взвился Георгий, бросаясь за  ним. -  Этот подонок   оскорбляет старшего брата в его доме? Я тебе пока­жу Варфоломеевскую ночь, банкрот несчастный. Нет, вы посмотрите на этого под­леца, нахамил и спокойно хочет лечь спеть. За это морду бьют.

Левой рукой он схватил рубашку Алексея, рубашка затрещала, посыпались пуговицы, а правой ударил его в лицо. Алексей уклонился от удара и он прошел вскользь, по гу­бе, и тут же во рту он почувствовал что-то солоновато-теплое.  Кровь.

Алексей не мог ударить брата в  лицо, он вообще никогда и никого не бил в лицо. Он сильно толкнул Герку в грудь, а ногой зацепил его ноги, Георгий грохнулся на пол. Алексей навалился на него, заломил руки.

- Я тебе покажу, как на брата руки поднимать, как над женой издеваться, - так же исступленно и победоносно хрипел он, тыкая Герку носом в пол.

Лена бегала вокруг них, плача и причитая:

- Мальчики, ну, мальчики. Ну не надо, не надо.

Алексей  быстро   вскочил и схватил тяжелую пепельницу со сто­ла.

- Только подойди, сейчас начну крушить серванты и хрустали к чертовой матери. Жорик проклятый.

Лена обняла Георгия.

- Я извиняюсь, извиняюсь, только не надо.

Он оттолкнул ее и бросился в прихожую.

- Вон, вон отсюда, - орал он, бросая на пол пальто Алексея и топча его ногами, - чтоб духу твоего здесь не было. – Потом, не глядя на Алексея, забежал в спальню. Скоро туда забежала и Лена.


У Алексея навернулись слезы на глазах: ему вдруг стало жаль брата.  Может, он одинок? Ему не с кем поделиться, поговорить по душам. Алексей, почти всхли­пывая, осмотрел себя: на рубашке пятни крови, майка разорвана,  галстука нет. Он знал, что примирения сейчас не будет, и молча, унимая нервную дрожь,  бившую все его большое тело, стал одеваться. Он акцентировал свое внимание на каждой мелочи, стараясь уйти от страшных мыслей. «Вот рубашку застегну, вот заправлю ее, - бубнил он про се­бя, сглатывая неповоротливые комки в горле. – Нет, не увидят они моей слезинки, - нет, не видать им этого. Купцы московские, ироды. Вот и галстук, мой мятенький. Домой, скорей домой. Быстрей отсю­да надо рвать к маме. Хватит, нагостился, к черту!

Он почувствовал себя заброшенным и одиноким так, что опять запершило в горле. «Водка во всем виновата», - зло подумал Алексей, беря себя в руки.        

Когда он вышел в прихожую, там никого не бы­ло. За дверью, где спал племянник, стояла зловещая тишина, а из спальни доносился приглушенный говор брата.

«Мирятся», - равнодушно подумал Алексей, поднял пальто, повесил. Невероятная усталость навалилась на плечи, в одеяло равнодушия закуталось сердце. Он прошел в ванную, открыл кран и, дожидаясь холодной воды, бессмысленно смотрел в зеркало, не узнавая своего лица. Потом сунул лицо под струю воды, от  холода перехватило дыхание,  заломило в висках. Открывая и закрывая рот, словно рыба на берегу, он крутил головой и тихо стонал от наслаждения, разжижающего усталость и горечь. Пока полоскал рот, лицо уже обветрилось, и он опять пригоршнями воды смочил лицо и шею и сразу же выпрямился, и щекотливые капли заползли за рубашку, поползли по телу, вызывая осве­жающий озноб. Насухо вытерся, неторопливо собрал свои немуд­реные туалетные принадлежности.

Уложил вещи в портфель, деньги на дорогу положил в пальто. Оделся. Когда стал возиться с замками, чтобы открыть двери, из спальни вышла   Лена и, как ни в чем не бывало, спросила:

- Ты собрался уезжать? На ночь глядя? Никуда не пойдешь.

- Если тебе не привыкать, - прямо сказал Алексей, - то для меня такие встряски непривычны.

- Завтра он будет ползать и перед тобой, как сейчас только что елозил передо мной, и просить прощения. Ты, молодец, выбил капитально из него хмель.

«Наконец-то, удосужился доброго слова», - подумал Алексей, а вслух зло и непримиримо сказал:

- Ну, что вы. К чему такие жертвы, мне здесь не место.

Она не обращая внимания на его грубость, продолжала уговаривать.

- Не надо Лена. Не надо слов! Может быть, я прощу, но не сразу. В сердце память надолго сохраняется. Прощай.

Она  не ожидала такой несговорчивости и нетерпимости, растерянно стояла, загораживая выход. Алексей мягко отодвинул ее, взял портфель и вышел.


Он медленно спустился по лестнице, вышел из подъезда и прислонился к витой обрешетке маленького крылечка. Глухота черной   ночи ватой забила уши. Он запрокинул голову. Небо также пылало далекими мирами и галактиками как три часа назад. Алексей вспомнил Катю и подумал с нежностью: «Спит в своей постельке и ничего не ведает. Спать легли москвички, заплели косички. Всего лишь три часа, а как много изменений в душе».

В темноте за черными деревьями светились редкие далекие огни, за этими светящимися окнами текла жизнь, там баюкали детишек, или  зубрили уроки очень добросовестные студенты, готовясь к зачетной сессии. Алексей несколько раз глубоко вдохнул свежий, морозный воздух и ему вспомнились слова тренера по лыжным гонкам: "Чтобы снять нервное напряжение и улучшить работу печени, нужно при вдохе поджать   живот, а при выдохе расслабить, опустить".

«Дышите глубже - вы взволнованы, - грустно улыбнулся Алексей. - Когда  все просто и  определенно, то при горе можно расплакаться, а вот в моем положении таких советов и слез будет недостаточно. Необходимы какие-то действия, чтобы выкинуть из мозга опасные разрушительные мысли».

Погасли даже те немногие огоньки, и Алексея, казалось, ничто не связывало с заурядной нелепой жизнью, так пылало звездное и безумно бесконечное небо над головой. И он, подумав, опроверг свои совсем недавние мысли: «Под таким небом не нужны никакие действия. Под звездами можно только думать, а не совершать что-то. Это все равно, что работать в великий христианский праздник».

Расставаться со звездами не хотелось, и Алексей решил идти на вокзал пешком, пусть все в эту ночь будет необычным: ссора, драка, прогулка по ночной, морозной Москве. Навстречу шли люди, в основном мужчины, то ли счастливые любовники, то ли любящие женихи. Случайные прохожие не скрашивали одиночества, они подчеркивали, углубляли его. Он шел и думал о своих несбывшихся планах. Он мечтал побродить по Москве, найти улицы и переулки, по которым ходили любимые писатели и поэты. И  пусть у Алексея на этих улицах звучала бы собственная мелодия детства, мелодия немногим известных улиц, но это помогло бы  открыть ему собственный "угол", за которым можно найти объяснение человеческих поступков, стремление разобраться в своих.  Да, у каждого человека должен быть свой "угол", наткнувшись на который однажды в суете вечно срочных  дел и больно ударившись об него, можно оглянуться и строго  спросить  с  себя  отчет. Человек, сглаживающий  свои жизненные углы, скучен и ограничен, как отрезок прямой линии, начинающийся с точки и кончающийся ею.  Такие углы помогают подниматься выше с уверенностью, что они торчащие, словно острые скалы, не дадут скатиться вниз.


Когда придется еще раз побывать в Москве таким вот усталым, опустошенным, чтобы искать успокоение и  вылавливать собственные мысли из хаотичной геометрии старых московских улиц? Какое жестокое испытание перебирать пропавшие желания, до осуществления которых, казалось, лишь стоит протянуть руку и взять его теплым, трепещущим. Желание тоже хочет быть выполненным. Ему вдруг вспомнилась песня Булата Окуджавы: «Простите пехоте, что так неразумна бывает она - всегда мы ухо­дим, когда над землею бушует весна и шагом неверным..." и он замурлыкал ее, так подходившую под его настроение. «И у меня тоже шаг неверный, еще лестницу шаткую и впрямь спасения не будет. Ну, наверное, хватит на сегодняшнюю ночь, и так уже ука­чало».

Раньше,  лет пять-шесть назад, такой случай вызвал бы в Алексее прилив наивно-романтичных планов, обсуждения и "спа­сения" брата. Сейчас же в груди ворочалось глухое раздражение, боль за человеческую низость. Поздно спасать. Невозможно что-то изменить. Алексей до этого был во власти прописных истин на постоянство родственных отношений, незыблемость братских чувств. Легче всего обвинять судьбу за суровость и беспощадность, за приписываемую ей фатальность. «Такова жизнь», -  любят говорить. Такова по-разному: одни делают жизнь, другие плывут по ее извилистому руслу, считая необходимым после каждо­го толчка и резкого поворота утверждать: «От судьбы не уйдешь!»

Человек, по сути, - существо захапистое, и перед его жадностью никнет даже разум. Материальный интерес – это тот дьявол, который овладевает душой человека в начале самостоятельной жизни. Лишь чувства, неподвластные разуму и благополучно перешедшие из детства, спасают грешную душу человека. Чем больше чувств, тем больше спасателей.

Воспринимая брата как икону,  Алексей не знал его сущности.    Теперь он с уверенностью сказал себе, что непомерно раздутое тщеславие ржавчиной подточило, а затем выело моральный стержень брата. Но как бы страшно и непонятно было случившееся между ними, Алексей уже сейчас мог признаться самому себе, что он способен простить брата. Не только потому, что в их жилах течет одна и та же кровь, хотя и в разных пропорциях, и не из-за лености и равнодушия памяти, а из-за врожденного «неумения» держать зло на других людей. Еще в детские годы ему совсем не понравился роман «Граф Монте-Кристо», воспевающий месть как святое чувство. Мать учила умению прощать.

И вот он  на вокзале. Звездное небо над головой сменил тусклый потолок с экономно светящими лампами. Рой мыслей, беспрерыв­но жаливших мозг, отлетел в сторону. Алексей стал различать окружающее. Надо было покупать билеты и держать ухо востро. Ох, эти московские вокзалы, воспе­тые и проклятые тысячами людей! Здесь свободные места появляются или при объявлении посадки, или если одинокий мужчина   выйдет в туалет. Кажется, люди спят здесь сутками, ожидая поезд, приходящий неизвестно когда: до того спокойно и деловито посапывают взрослые и дети. Ни суеты, ни громких выкриков. Ночь.


И не надо спрашивать себя:  "Кто эти люди? Куда их гонит жизнь? Почему им дома не спится?» Ты тоже такой же. Вот похрапывает на скамье мужчина. Какая неудобная поза: рука неестественно заломлена,  голова запрокинута и, того гляди, оторвется, рот раскрыт, словно древняя ловушка для мух. Весь день потом он будет крутить головой, освобождаясь от неприятных ощущений. О чем шепчутся девушки? Они даже сейчас не могут заснуть. «И что ты ему сказала?», -  горячо шепчет черненькая. "Сказала, что согласна поехать с ним на дачу", - гордо отвечает тщеславная подруга, победоносно подбоченясь. Несимпатичная брюнетка восхищенно ахает, ее, видимо, еще никто и никуда не приглашал. А вот пожилая женщина спит, удобно пристроив голову на узел, лежащий на коленях! Руки обхватывают его как подушку. Даже здесь женщины способны создавать видимость сладкой постели. Поднимет изредка голову, бессмысленные глаза безмолвно вопрошают: «Где я? Зачем? – а потом чуть осмысленнее: «Сумка на месте?» И успокоенная опять засыпает.

У Алексея же не было ни узла, ни собеседника, было лишь душевное беспокойство, которое не давало сидеть на месте, читать газету, дремать. И состояло оно из простых, но колючих вопросов. Как он объяснит маме свое неурочное возвращение? Ведь он планировал пробыть в Москве неделю. Что придумать во спасение брата и себя самого? Может остаться здесь и пожить на вокзале? Нет, так в бродягу недолго превратиться. Вернуться утром к протрезвевшему брату и попросить прощение? Нет! Что же сказать маме? Но как не выкручивайся, она тут же поймет все, даже не звоня по телефону. Зачем врать? Нет, надо поберечь маму. Как быть? Девчонке этой, что ли позвонить? Напугаешь ещё! А девчонка хорошая, слов нет.

От несвежего воздуха тошнило, вид неопрятных людей, пригревшихся в душной теплоте как осенние мухи, вызывал раздражение. Он выходил из  зала на морозную площадь и курил. Во рту от беспрестанного курения подни­малась медная горечь, пощипывало язык. Намерзнувшись, он опять входил в зал и вдыхал тошнотворный запах. Так без конца.

Так в жизни? Так, так, так…