Так выходило, что родного брата Алексей большей частью видел лишь на бесчисленных фотографиях, присылаемых с очередного места работы, да во время редких наездов в родной город. Письма брат не любил писать, и интерес Алексея к нему в основном удовлетворялся рассказами матери, которая свято и нежно боготворила своего первенького. А интерес был большой: в их семье легендой стал подвиг Герки при воровском налете на их частный дом. В ту ночь брата разбудил шорох. Позже, прибедняясь, он, рассказывая в сотый раз по просьбам родственников об этом случае, уточнял, что его повышенная чувствительность была вызвана нестерпимым желанием сбегать на горшок. Проснувшись, он не вскочил стремглав, как обычно бывало, а посмотрел на стены, по которым змеились, переплетаясь, тени. Он, верно, подумал, что это отец идет по комнате, и хотел крикнуть «Папа», но что-то удержало его. Ему была видна часть прихожей, где темнели три фигуры, одна из которых коротко взмахивала руками. Тени разделились. Самая малая вплыла в его комнату и продвигалась от кровати, где спали отец с мамой, к сундуку, на которой лежала сестра, осторожно заглядывая в лица спящих. Брат притворился бесчувственным. Тень отплыла от кушетки брата и направилась к выходу. Герка бесшумно соскользнул с кушетки и в такт шагам фигуры пошел за ней, сдерживая стук сердца. В проеме двери он бросился на спину незваного гостя. Удар от маленького тела был похож на толчок, и фигура злобно зашипела: «Тише, свои». В ответ брат истошно заорал: «Папа, воры!» Все повскакали, отец включил свет, но тени растворились в темной августовской ночи. Было брату тогда 10 лет. И, конечно, Алешка хотел походить на него.
Мнение матери о старшем сыне в течение времени менялось: когда Герка был холост, мать с удовольствием говорила о его простоте, открытом нраве, о любви к ней. На последнем курсе института брат женился на москвичке, что матери не понравилось, в провинциальных городах москвичек (да и москвичей тоже) не любят за вздорный нрав. Алексей лишь позднее понял, что здесь дело не в ромашке: любит - не любит, а в том невольном отчуждении, которое прорастает у сынов к матерям с появлением нового предмета обожания – жены, ради которой бросаются в огонь и воду в угаре страсти. Алексей лишь урывками слышал ревнивые жалобы мамы, что вот опять Герка не приехал в отпуск, что родной дом ему не дорог, что жена тянет его на курорты мимо материнского очага. Порой мать жестко говорила: «Герка – тряпка и попал под каблук жены». Слепая материнская любовь. Но никогда в словах матери не было даже намека на желание расколоть семью сына.
В те годы Алешка по глупости и с юношеской прямотой поддакивал маме, подливая масла в огонь, но при этом имел собственный шкурный интерес от приезда брата в отчий дом: он не безосновательно надеялся, что Герка купит ему настоящий футбольный мяч или хороший спортивный костюм, которым будут завидовать друзья.
Мать не разбивала семью сына, нет. Она по-прежнему гостеприимно встречала всех их, нянчилась с внуком, с обожанием смотрела на своего любимого сына. Мать, конечно, понимала, что такова жизнь, но частенько повторяла, что лад в семье полностью зависит от ума жены, которая особенно на людях должна показывать главенство мужа. У мамы, конечно, был упрямый характер, и она не могла примириться с мыслью, что сын любит кого-то больше, чем ее.